Генерал Стрепетов поклялся себе, что ни капли не позволит уступить того настроения, которое осталось у него с прошедшей ночи. Не такой был у него возраст, чтобы пренебречь тем давно не испытанным чувством, когда человек вдруг может проснуться в непоколебимой уверенности, что ничего, кроме только самого хорошего, наступающий день ему не обещает. И полусонная жена улыбнулась ему с подушки, как не улыбалась уже лет двадцать. И погоны с золотыми звездами вспыхнули на плечах встречно раннему солнцу совсем так же, как тогда под Белой Глиной в первый раз, когда комкор Селиванов по возвращении из штаба фронта достал их из своего планшета и выложил перед ним. И по дороге в контору конезавода молодой первый снег ухватил за ноздри так, будто кто-то рассыпал на нем люцерну.
Обычно, не задерживаясь и не глядя по сторонам, генерал Стрепетов проходил к себе в кабинет через приемную, где его с утра ожидали люди. Теперь же он орлом взглянул на них из-под серой папахи и даже кивнул им, в том числе и Шелоро, которая никак не могла рассчитывать на амнистию после их встречи ночью.
Проводив его взглядом, Шелоро поправила на груди новые мериклэ, купленные ею на прошлой неделе в Новочеркасске, и, открыв сумочку, провела красным тюбиком по губам. Здесь ей можно было не бояться, что ревнивый Егор достанет ее своим кнутом, а на улице надо будет не забыть стереть краску.
Через пять минут генерал Стрепетов коротким звонком вызвал из приемной в кабинет свою секретаршу и, к немалому ее удивлению, сказал:
— Пусть первая войдет Шелоро Романова. — И когда Шелоро уже предстала перед ним, указал ей глазами на стул: — Ну, а теперь толком объясни, что ты там нагородила ночью. И что тебе еще от меня нужно?
Расправляя вокруг стула складки раздувшихся юбок, Шелоро скромно ответила:
— Я и вчера вам сказала, Михаил Федорович, что лично мне от вас ничего не нужно.
— Пусть будет так. — Генерал Стрепетов даже позволил себе улыбнуться. — Тогда зачем же ты раньше всех явилась ко мне на прием? Только говори без всяких цыганских подходов. Ты же знаешь, что через двадцать минут у меня летучка.
— Я бы вам еще ночью все могла рассказать, но вы… — Шелоро деликатно поправилась: — У вас не было времени. — Она придвинулась к столу генерала Стрепетова вместе со стулом: — Он сейчас на квартире у Солдатовых между жизнью и смертью лежит.
У генерала Стрепетова брови слились на переносице в один большой изморозно седой куст.
— Как это между жизнью и смертью?
Шелоро подвигалась, получше расправляя вокруг стула складки юбок, оглянулась на дверь.
— Я боюсь, что нам с вами опять не дадут договорить до конца.
Надавив на кнопку звонка, генерал Стрепетов вызвал секретаршу в кабинет.
— До летучки никого ко мне не впускать. — Он повернулся к Шелоро: — Ну?
У Шелоро вдруг сморщились губы.
— И что это за жизнь! Дома на меня Егор всю дорогу нукает, из-под кнута у него не выходишь, а теперь вот и вы, товарищ генерал…
Генерал Стрепетов не то чтобы смутился, но все-таки отвел свой взгляд от ее жалобных глаз и буркнул куда-то в сторону:
— Ладно, я совсем не хотел тебя обидеть. Но если хочешь, чтобы нам не помешали, то, пожалуйста, не тяни, пока у нас еще остается до летучки время.
Через два часа прилетел по вызову генерала Стрепетова из Ростова врач. С помощью местного фельдшера долго выслушивал и выстукивал Будулая, переворачивая его, покорно-безвольного, со спины на бок и с бока на живот, белыми тонкими пальцами ощупывая ему голову и покалывая кожу на лице, на руках и ногах острием иголки. Ни одна при этом жилка не вздрогнула, не встрепенулась у безропотно послушного его рукам Будулая.
С привычной тщательностью вымыв над раковиной руки, врач доверительно обратился к своему младшему коллеге:
— Любая из этих травм могла бы привести к летальному исходу, и только своему могучему организму он обязан тем, что еще дышит. Но трогать его пока не будем, и я попрошу вас строго придерживаться всех моих назначений. — Тщедушный голубоглазый фельдшер в заштопанном белом халате, боясь лишний раз вздохнуть, ловил каждое его слово: — Все же я не стал бы утверждать, что все это только результат падения с мотоцикла.
При этих словах врача из груди Шелоро, которая все это время молча стояла у него за спиной, вырвался сдавленный всхлип:
— Я знаю, кто его убивал. Если надо, подтвердить могу.
Перехватывая взгляд врача, генерал Стрепетов поспешил предостеречь:
— Эта женщина все что угодно может подтвердить.
Шелоро с непритворной грустью сказала:
— Как я цыганка, так, значит, и ни одного разочка не могу правду сказать?
Генерал Стрепетов только покосился на нее. Но врачу захотелось разуверить Шелоро:
— Это вы напрасно. Если вы действительно хотите помочь следствию, то мили…
— Нет! — выкрикнула Шелоро так стремительно, что врач, не договорив, осекся на полуслове. Еще больше его удивило, когда эта красивая, хорошо одетая цыганка, которая только что жаловалась, что ей отказываются верить, даже когда она говорит правду, сама же заявила: — Милиции тут нечего делать. Она здесь совсем ни к чему. Мало ли, если кому добровольно вздумается со своего собственного мотоцикла спикировать. Как будто у милиции никаких других дел нет. И за то, что она перед каждой цыганкой будет уши развешивать, ей тоже не станут жалованье платить. Цыганка все что угодно может наговорить. Наш начальник конезавода это очень хорошо знает.
Врачу только и осталось руками развести. Генерал Стрепетов беззвучно смеялся.
Оказывается, можно все до единого слова слышать, все-все, и быть не в состоянии ответить ни на одно слово, даже если это склоняются и говорят над тобой те, ближе которых у тебя уже никого не будет в жизни.
— А кто тут за ним, кроме фельдшера, будет досматривать?
Будулай мог бы поклясться, что он узнает и этот голос, хотя прежде и слышал его всего один- единствённый раз. Это в тот день под Ага-Батыром, в терских бурунах, когда перед наступлением к его наковальне выстроилась целая очередь казаков с лошадьми. В этот час как раз и проезжал мимо него верхом на своем рыжем англовенгерце комкор Селиванов с другими генералами и полковниками. Тот же самый голос, что и теперь, но не приглушенно-хрипловатый, а тугой и звонкий, хвалился Селиванову:
— А как же, Алексей Гордеевич, тут со всего тихого Дона и есть. И верхних, и среднего течения станиц, и низовские казаки. Как, Никифор Иванович, ваших зотовских дразнили?
— Неженатые наперед. Одна бабка прибежала к нашему атаману без памяти: «Из жита голова змея торчит». Атаман со всем станичным войском окружил этого змея и командует: «Неженатые, наперед!» А когда подползли по-пластунски ближе, видят — верблюд.
И полковник Привалов первый гулко захохотал.
— Он, Алексей Гордеевич, про все станицы наизусть знает. — Будулай на всю жизнь запомнил, как комдив одиннадцатой Горшков, склоняясь с седла, обратился к нему: — Ты какой станицы, кузнец?
Как запомнил Будулай и тот взрыв смеха, от которого взметнулся песок.
— Я, товарищ генерал, цыган.
Теперь же Будулай должен был только слушать, ни слова не говоря, как начальник конезавода генерал Стрепетов отвечал на вопрос Горшкова:
— Не беспокойтесь, Сергей Ильич, здесь у него полно и цыганской и русской родни. Будет кому досмотреть.
Сразу два женских голоса подтвердили:
— Я с утра буду дежурить.
— А я после обеда.
Генерал Стрепетов, оглядываясь, нашел глазами Макарьевну.
— А, и ты здесь. Я еще поговорю с тобой, как водителей в своей корчме спаивать.
Макарьевна поджала губы оборочкой.
