времени.
Мариша посмотрела на меня со смесью восхищения и благоговейного ужаса, который неожиданно сменился у нее на лице самым обычным ужасом без всякой примеси благоговения.
– Что такое? – спросила я, намереваясь оглянуться, чтобы выяснить, что так напугало Маришу.
– Тише! – зашипела Мариша, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов и вставая рядом со мной. – Достань зеркало.
В страшной панике я принялась рыться у себя в сумке, пребывая в полной уверенности, что на моем лице произошли катастрофические и, вероятно, необратимые изменения: выросли усы, выпали все волосы или, в крайнем случае, вскочил огромный фурункул. Поэтому руки у меня дрожали, и мне никак не удавалось нашарить зеркало. Да еще и Мариша, стоя рядом, все время возбужденно заклинала меня поторопиться, если мне дорога моя жизнь. Не подозревая до сего момента, что со мной все так плохо, я страшно расстроилась. Найдя наконец зеркальце, я судорожно сунула его себе под нос. Там все было в порядке, во всяком случае, никаких опасных для моей жизни новшеств я не заметила.
– Да куда ты смотришь! – с досадой прошипела Мариша.
Я послушно обследовала остальную часть своей физиономии и опять-таки ничего не нашла.
– Дай мне и теперь смотри! – видимо, потеряв терпение, а может быть, опасаясь, что недуг распространится или, наоборот, пройдет еще до того, как я успею им вдоволь налюбоваться, взвизгнула Мариша.
Я послушно уставилась в зеркало, но с ракурсом что-то произошло, и себя я в нем не увидела, зато увидела жирного Жорика, обвешанного многочисленными сумками. На своих коротких ножках он еле поспевал за своим приятелем, который представлял собой полную ему противоположность. Жорик был человеком румяным, маленьким и жизнерадостным. На ходу он суетливо перекладывал бумажки из одного кармана в другой, время от времени одна из них выскальзывала из его пальцев-сарделек и улетала прочь. Жорик кидался за ней, попутно извлекая из другого кармана белый платок и вытирая обильный пот, ловил бумажку, совал ее в карман, снова перекладывал, менял сумки, шнуровал ботинки и, одним словом, был весь в движении.
Его же приятель был под два метра ростом, в детстве его явно скверно кормили и часто наказывали, что наложило на него определенный отпечаток. А в последнее время он, должно быть, предавался многочисленным порокам или просто много болел, потому что был бледен до синевы и к тому же его покачивало. Шагал он размеренно и целеустремленно, словно запрограммированный на ходьбу автомат. Его мы не видели в тот вечер на Тверской, и потом, среди присутствовавших в Мишкиной ванной, он тоже не был замечен. Но должно быть, он все-таки был Мишкиным знакомым, если оказался в обществе Жорика. Вокруг сплошь знакомые, и не с кем словом перемолвиться! Болтать с худым типом о событиях прошлой ночи желания почему-то не возникало. Не хотелось также спрашивать и Жорика о том, каким образом ему удалось оказаться на свободе.
– Ты знаешь этого худого? – спросила я у Мариши, когда странная парочка исчезла за стеклянными дверями.
– Нет, но подозреваю, что для Мишки было бы лучше оказаться сейчас подальше отсюда.
В этом я была с ней полностью солидарна. Но все же считала, что ее фраза требует продолжения – не только Мишке хорошо быть сейчас подальше отсюда, но еще и нам с Маришей тоже.
– Думаю, что нам надо сесть с ними в один поезд, – сказала Мариша.
Так как я в этот момент просчитывала варианты, куда мы сможем пойти с ней пообедать, раз уж остаемся в Москве, то смысл ее слов не сразу дошел до меня. И лучше бы и вовсе не доходил.
– Зачем? – только и сумела я пролепетать, холодея от страха.
– Нам же все равно надо ехать, – невозмутимо продолжила Мариша.
На мой взгляд, это было недостаточно веской причиной, чтобы садиться в один поезд с людьми, которые только и мечтают о том, чтобы добраться до нас. И совсем не для того, чтобы превратить нашу жизнь в сплошной праздник, а с целью прямо противоположной.
– «ЭР-200» самый быстрый, – отмахнулась от меня Мариша. – Ты сама меня в этом уверяла. И они не думают, что мы можем настолько обнаглеть, что спрячемся у них за спиной. Самое надежное место, между прочим. В детстве в прятки играла? А если мы будем тут прохлаждаться, то рискуем попасться на глаза кому-нибудь другому, кто не будет слишком занят своим отъездом и обратит внимание на нас с тобой. Понимать надо!
Пока что я понимала одно: моя жизнь оказалась в опасности. И виновата в этом прежде всего моя судьба, посадившая со мной за одну парту эту ненормальную особу. И почему все сумасшедшие вечно норовят пристроиться поближе ко мне? Медом им тут намазано?
– А вдруг они сядут на поезд, который идет не в Питер? – со слабой надеждой спросила я у Мариши.
– А на какой же еще? – удивилась она, словно с этого вокзала отправлялись поезда только до нашего города, а в Мурманск или, к примеру, в Архангельск даже и не думали наведываться.
– Может быть, эти двое решили проверить версию внезапно возникшего в Мишкиной квартире родственника с Севера, – проявив ангельское терпение, пояснила я. – Не передал ли Мишка ему эти чертовы брильянты.
– Смотри-ка, – снова удивилась Мариша, – а я про это даже не подумала. Кто у нас еще есть на примете? Родственник – это раз, потом два худосочных юноши, по виду торговые или страховые агенты, и еще два неудачливых взломщика.
– Агенты и взломщики могли быть отправлены для сбора информации конкурирующими организациями. Или не только информации. Если организации тоже участвуют в поисках, значит, брильянтов у них нет. Иначе чего бы они стали усердствовать?
– Чтобы создать видимость того, что брильянтов у них нет, в то время как брильянты были давно у них, – снова сочла нужным пояснить я.
Мариша глянула на меня с выражением мистического ужаса в глазах и на время перестала задавать вопросы. Да и этого самого времени на разговоры друг с другом у нас осталось не так уж много, потому что нам пришлось потратить немало усилий, чтобы найти понимающего проводника. Наша парочка уже давно села на тот самый, нужный и нам поезд, а мы с Маришей все еще не могли найти подходящего проводника. Наконец в предпоследнем вагоне таковой был нами обнаружен. Это было сродни чуду, все остальные проявляли просто удивительную бдительность и непременно желали знать, почему это мы отказываемся брать билеты в кассе, когда вагоны полупустые. Рассказ о потерянном паспорте не внушал им доверия, а, наоборот, заставлял еще сильнее сомневаться в нашей благонадежности. Все они были отвратительно трезвы и просто паталогически пристрастны, а наш доброжелатель распространял вокруг себя вино-пиво- водочные пары, и море ему было по колено.
Наш изрядно потрепанный и обросший душераздирающими подробностями рассказ произвел на него впечатление настолько сильное, что он, еще не дослушав и до середины, ударился в слезы. Это было, конечно, глупо с его стороны, так как он лишился возможности передавать его из поколения в поколение в своей семье как образчик чудовищной несправедливости мира по отношению к двум юным девицам и выдающегося благородства с его стороны – по отношению к тем же самым девицам.
– Проходите, – не то всхлипнул, не то всхрапнул он. – Места 15-е и 16-е. Если кто придет, то переходите на 24-е и 25-е, а если уж вам совсем не повезет, то идите в туалет и ждите меня там.
К счастью, ожидать его визита в туалете нам не пришлось. Хотя 15-е и 16-е места оказались заняты, но зато были свободны 13-е и 14-е, которые мы незамедлительно и оккупировали. Соседей по купе у нас оказалось двое. Один – крепышок в милицейской форме, что, с одной стороны, заставило меня чувствовать себя увереннее, а с другой вселило вполне понятную робость. Вторым оказался изрядно пьяненький старичок, которого всю первую половину дороги волновал вопрос о том, куда и кто свистнул из купе все верхние полки, на которых он намеревался всласть выспаться. Вторую же половину пути (когда он окончательно уяснил для себя, что полок ему никто не вернет) он шастал по вагону и нагнетал панику, уверяя, что сам только что слышал от проводника: мы опаздываем на два часа. В промежутках между рейсами он возвращался в наше купе, надевал легкую куртку и отправлялся в тамбур, чтобы не пропустить Петербург. Эту операцию он проделал минимум четыре раза и в последний раз за три часа до прибытия.
