Мадам Дидье смотрела в своей комнате телевизор. Лиз взяла плетеную корзинку для зелени и фруктов и наполнила до краев всем самым вкусным. Она не забыла прихватить ножи с вилками, два бокала и бутылку вина.
Они пировали в оплетенной розами лоджии. Лиззи поставила кассету с записями испанских песен, которые так полюбила на этом удивительном острове. Когда все было съедено и выпито, их вдруг с невероятной силой потянуло друг к другу. Лиз казалось, что с каждым новым оргазмом она все выше и выше возносится над землей. Они заснули на циновке, переплетенные неразрывно руками, ногами, туловищами.
Проснувшись среди ночи, Джимми долго глядел на зыбкую цепочку далеких огней Punta Salema,[5] потом перевел взгляд на взлохмаченный затылок спавшей у него на плече девушки. Лиззи вздохнула, шевельнулась и прижалась к нему еще тесней.
– Я должен тебе кое-что рассказать. – Шепот Джимми был похож на шелест ветра в листьях.
– Да, – отозвалась она. – Если хочешь.
Он провел языком по ее лбу, щекам. Она вздохнула – это было удивительное ощущение.
– Я знаю, ты не отвернешься от меня после того, что я тебе расскажу.
– Я не смогу без тебя, – сказала она. – Это не от меня зависит.
– У меня на самом деле было много женщин. И мне нравилось делать с ними все, что я хотел. Они любили меня и во всем мне подчинялись. Но это было словно в другой моей жизни, понимаешь?
– Понимаю, – отозвалась она. – Мы такие, какими стали, не можем отвечать за то, что было с нами в наших других жизнях.
– У тебя была только музыка, а я…
– Ты не боялся делать то, чего тебе хотелось, а я боялась. Я мечтала о ласках, поцелуях, представляла себя в объятиях мужчины. Но я настоящая трусиха и сроду бы не осмелилась подойти первой к тому, кто мне нравится.
– Ты замечательная девчонка, – прошептал Джимми ей в самое ухо. – Моя и только моя. Я тоже только твой. До самой смерти.
Они слились в долгом поцелуе. Лиз снова захотелось заняться любовью, но Джимми, вздохнув, сказал:
– Сперва я расскажу тебе то, что хотел, идет? Она положила голову ему на живот и свернулась калачиком. Его фаллос был так близко, и она улавливала исходившие от него магические волны.
– Я ведь не знал, что встречу тебя… Когда отец исчез, мать уехала к себе на родину, в Марокко. Она хотела увезти туда меня, но я сбежал в день отъезда. Понимаешь, я люблю этот остров и не смог бы жить в горах, вдали от океана. Тут круглый год тепло, всегда есть работа и проблем с едой и жильем у меня не было. Когда я подрос, на меня стали заглядываться женщины. Сюда приезжает много богатых леди. У них есть все, кроме любви. Одна из них затянула меня в постель и сделала то, что хотела. Помню, я доставлял ей на виллу свежую зелень, фрукты, овощи. Она давала мне много денег и была ласкова, как мать. Она была американка… Понимаешь, мне было хорошо с ней – я очень тосковал по матери, по ее ласкам. Она говорила, что я хороший, умный мальчик, что напоминаю ей сына, который пропал без вести во Вьетнаме. Еще она говорила, будто это не грех заниматься любовью, а если и грех, она весь его берет на себя и будет вымаливать у Бога прощения. Потом она внезапно уехала. Оставила мне записку, что едет во Вьетнам искать своего сына. Не знаю, нашла она его или нет. Я бы хотел, чтоб нашла… Теперь уж я сам стал обращать внимание на женщин, – продолжал свой рассказ Джимми. – Я попробовал заниматься любовью со своими сверстницами, но мне не понравилось – девчонки показались мне неуклюжими и холодными. Потом я познакомился с итальянкой. Эта леди всегда ходила одна. На нее обращали внимание мужчины – она была очень красивая и еще не старая. Как-то она села за крайний столик над обрывом. Курила и смотрела на океан. Я спросил, не хочет ли она пива или вина. Она заказала кружку пива.
На следующий день она пришла снова и оставила мне большие чаевые. Так продолжалось несколько дней. За все это время мы с ней обменялись десятком слов, не больше. Потом она не пришла, и я весь день поглядывал на тот столик на отшибе, за который она обычно садилась. Но он почти всегда пустовал – большинство людей предпочитает жаться друг к другу и быть подальше от стихии. Туда, где стоял тот столик, иногда долетали брызги волн. Она появилась, когда я заканчивал работу. Вечером наш бар превращался в ресторан, и посетителей обслуживали молоденькие смазливые девицы, одетые а-ля торреро. На ней было длинное платье, волосы уложены в высокую прическу. На нее смотрели все мужчины, но она шла прямо ко мне.
«Я хочу, чтобы мы с тобой поехали куда-нибудь потанцевать, – сказала она. – Надеюсь, ты не очень устал за день?»
Она повезла меня в дорогой ресторан на берегу океана, и мы чуть ли не до утра протанцевали на открытой площадке. Оба напились – со мной это случилось впервые в жизни, – и женщина, ее звали Изабелла, рассказала, что ее бросил муж, что она хотела покончить с собой, но в последний момент что-то ее удержало от рокового шага. Изабелла жила в отеле неподалеку. Она сказала, я могу у нее переночевать. Там стояла широченная кровать. Я заснул с ходу. Когда я проснулся, она сидела на кресле в лоджии совершенно голая и курила. Солнце только-только показалось из-за океана.
«Оставайся у меня, – сказала Изабелла. – Потом мы вместе уедем в Неаполь. Если захочешь, навсегда».
Мы занимались любовью до изнеможения. Изабелла рассказала мне, что ее муж в этих делах слабак, что у нее был любовник, но она все равно очень любила мужа – между ними была прочная духовная связь еще с их детства.
«Я его больше не люблю, – как-то сказала она. Помню, мы обедали в постели. – Он развратник. Потому рано стал импотентом. Природа ему отомстила. Ты знаешь, что такое развратник?» – спросила она меня.
Разумеется, я этого не знал. Да и откуда? Она стала объяснять мне, перемежая свой рассказ ругательствами на разных языках.
«О, я ненавижу развратников, – говорила Изабелла. – Это они втоптали в грязь самое светлое, что может быть на свете – любовь, превратив ее в пошлость и мерзость. Они не знают и не могут знать, что такое любовь, – они путают это понятие с похотью. Но природа жестоко мстит им за это. Я знаю, что такое
