честное слово…
Фатьма подняла брови и всем телом повернулась к окну. Бросив комочек на пол, я наблюдал, как он секунд десять превращался в ничто.
11
Наигрывая марш «Старые друзья», сквозь ритмично аплодирующую толпу молодежи шел убийственно серьезный Сассияан.
Вместе с Сассияаном в автобус влез гражданин средних лет со шляпой в руке. Его лицо — мордочка ондатры — выражало интенсивную жажду деятельности и сокрушительную энергию.
— Добрый вечер, товарищи, guten… — произнес он, раскланиваясь во все стороны и описывая шляпой круги.
— Это мой старинный друг Константин Рохувальд, — представил гражданина Сассияан. — Он педагог.
— Товарищи, — с волнением воскликнул Константин Рохувальд, — если вы не имеете ничего против, хочу вам предложить переночевать в моем доме. Места у меня пропасть, как говорится. Я от всей души прошу, товарищи!
В распоряжении К. Рохувальда имелся двухэтажный дом, ухоженный двор с цветничками по углам и альпинарием, колодец с электрическим насосом (его, кажется, можно было качать и вручную) и аккуратный сарайчик с небольшим сеновалом наверху.
…Просторная комната на первый взгляд напоминала что-то очень знакомое — ну конечно, она была похожа на ателье художника, неряшливого, богемного маэстро.
Я украдкой осмотрел комнату. На стенах висело около дюжины карандашных рисунков и несколько этюдов маслом. Посреди комнаты стоял небрежно накрытый мольберт. Перед ним — складной стульчик с брезентовым сиденьем. Под широком окном располагался литографский станок. На задней стене в аккуратных рамках красовались гравюры на дереве и на линолеуме. Возле стены слева из-под толстого темно-красного двуспального одеяла выглядывала раскладушка. Под атласной тканью виднелся край отделанной кружевом простыни. Половину этой стены занимал высокий стеллаж, на котором размещались пузырьки с тушью, банки с гуашью, коробки с красками, карандаши, ножи, шабсели и шпатели, кисти, несколько книг и альбомов с репродукциями. Создавалось впечатление, что они были размещены в нарочитом художественном беспорядке.
Дощатый пол был некрашеный.
Выложив содержимое сумки в зеленоватый круг света, я сунул громыхающую жестяную коробочку под подушку. Закурил сигарету, забрался под толстое двуспальное одеяло. Раскладушка подо мной скрипнула.
Часы у меня на руке громко тикали. Сигарета была слишком туго набита.
В первый раз за этот необозримо долгий период времени, начавшийся в тот момент, когда мы с Августом, начальником летнего лагеря в Поркуни, подошли к подъехавшему автобусу, я был совсем один, наедине с самим собой.
На часах было четверть первого.
Я ждал.
Я, тридцатидвухлетний, более или менее неглупый человек, ждал, лежа с открытыми глазами, что девушка двадцати одного года придет ко мне на свидание.
Просто-напросто я был влюблен по уши.
И тут на лестнице послышались осторожные шаги.
За дверью они стихли.
Увидев, как ручка поворачивается книзу, я уже не сомневался.
Сердце мое билось очень громко и медленно. Я сел на кровати.
Вошел Рохувальд.
— А вы еще не спите, как говорится? — спросил он удивленно. — Или это я вас разбудил?
Я быстро юркнул под одеяло. Я был чертовски зол на Константина Рохувальда.
— Ничего, — сказал я вполголоса и протяжно зевнул. — Опять дождь пошел?
— Пустяки, — улыбнулся Рохувальд. — Он скоро перестанет.
Я зевнул еще более выразительно. Рохувальд стоял посреди комнаты, о чем-то размышляя. Его взгляд с нежностью скользил по стенам, по кошмарным карандашным рисункам. Я закрыл глаза.
— Ну, не буду вам мешать, — произнес наконец Рохувальд.
Услышав мое тихое сопение, он повторил: — Не буду вам мешать.
Он забрал кофейник, вздохнул и вышел, шаркая ногами.
Я вскочил и бросился к двери. Зажег омерзительный верхний свет, подошел к мольберту, сдернул с него покрывало и стал рассматривать почти законченную работу. Это была композиция. Сидящий белобрысый молодой рыбак, зеленая толстая книга, глобус, два карандаша — и медный кофейник. Очевидно, эту абсолютно несоединимую композицию инспирировало изучение художественных книг. В манере можно было заметить явное подражание Ренато Гуттузо. Но какое, боги!
Грызя ноготь большого пальца, я долго разглядывал этот шедевр беспомощности.
Ах, бедный доморощенный маэстро, — тут меня бес попутал.
Вытащив из-под подушки жестяную коробочку, я вынул из нее синеватый камешек, зажал его в правой руке, сосредоточился, потом энергично щелкнул пальцами, и в тот же миг полотно изменилось до неузнаваемости. Теперь на нем была великолепная картина в лиловых, мрачно-синих и серовато- коричневых тонах, которая сделала бы честь даже Сальвадору Дали. По мокрому лиловому шоссе трусил до натурализма реалистический племенной бык с кольцом в носу, а на спине быка беспомощно трясся самосвал, из щелей кузова которого сыпалось нечто похожее на крупную соль. Правую часть картины занимал сплющенный глобус, на котором восседал облаченный в старомодный коричневый костюм сам доморощенный маэстро. На его ондатровой мордочке было хитроватое выражение, в вытянутой руке он держал кофейник. Я прищурился — вроде бы чего-то не хватало. Ага, вот что здесь нужно. Внизу картины появились выведенные детским почерком слова: «Набросал это за одну ночь — natьrlich. Июнь 196… К. Рохувальд».
Я закрыл мольберт покрывалом и стал пристально смотреть на стену. Довольно быстро на пустом месте возник морской пейзаж и вместо одного карандашного рисунка — маленькое абстрактное произведение: несколько редких косых черточек желтого цвета на сером фоне.
Стремясь разглядеть шедевр поближе, я смахнул со стула свою одежду. Повернулся обратно, наклонился, чтобы подобрать ее, сгорая от нетерпения в приступе озорной предприимчивости.
И вдруг постучали в дверь.
Я замер. Сердце мое забилось. Быстро-быстро.
«Все-таки, все-таки», — подумал я. Ох, Фатьма!
Стук повторился.
Я сглотнул, сделал глубокий вдох и крикнул, призывая себя к спокойствию:
— Да, войдите!
Затем сделал два быстрых шага к двери. Когда она распахнулась, я был посредине комнаты.
На пороге стояла Марге.
Челюсть у меня медленно отваливалась. Не в силах сдвинуться с места, я остолбенел посредине ателье. И вполне мог сойти за скульптуру, созданную, разносторонним дилетантом К. Рохувальдом.
Марге тоже стояла неподвижно.
Наконец я сообразил, что одет довольно скудно. Бросившись к раскладушке, натянул до пояса одеяло, прищурился, раза два кашлянул и постарался придать своему лицу «английское выражение» — то есть попытался создать впечатление, что все о'кей. Произнес абсолютно спокойно и учтиво:
— Здравствуй, Марге.
— Мастер! — Словно только теперь узнав меня, девушка закрыла за собой дверь.
