часто? Ну, скажи честно. Вот видишь, как далеко ты зашел, — ты даже не знаешь, где находишься. Так вот, ты сейчас где-то неподалеку от города Пярну, если это может тебя успокоить.
— А почему? — спросил я робко.
— Вот уж это уточни у своих спутников, если ты когда-нибудь на это решишься. Во всяком случае, я тут абсолютно ни при чем! Один верзила, которого ты своим в высшей степени сердитым тенором обозвал крупнокалиберной бараньей башкой и сорняком человечества, по-видимому, выкинул тебя из автобуса. Точнее сказать, вы не на шутку сцепились с ним у обочины, неподалеку от автобуса. Верзила физически был гораздо сильнее тебя, но ты утверждал, что это не имеет значения, потому что у тебя будто бы моральный перевес, и ты был недалек от истины, ибо орал ты во всю глотку… Конечно, вас пытались успокоить и разнять, например, одна молоденькая брюнетка хрупкого телосложения бросилась, не щадя своего тела, между вами, тогда ты потряс ее за плечи и сказал: «Дорогая Марге, это все не имеет никакого значения, Фатьма, конечно, змея, формальная гадюка, но она уже разбила мое сердце, и пускай я люблю гадюку…» — хм, ну и так далее. Впрочем, чего тут темнить — ты схватился с Оскаром, и девица, которую ты называл Марге, была Фатьма. Эх ты, представитель научной интеллигенции, ну скажи, на что это похоже?
— Товарищ Крути! Прошу вас, перестаньте… — застонал я.
— Я, конечно, перестану, — согласился Крути. — Впрочем, дело обстоит не так уж безнадежно. Мужчины и до тебя на этом свете глупости делали и дрались, можешь мне поверить. Особенно тогда, когда в игре участвует молодая женщина.
— Женщина?
— А ты что думал? По-моему, ты дрался из-за Фатьмы?
— О-ох… ну конечно… я… дрался…
— О-ля-ля, оставим это… Одним словом, четыре или пять часов назад мне выпала честь помочь тебе добраться с шоссе сюда, в кустики, чтобы ты отдохнул в укромном месте. А теперь пойдем к ручью, приведешь себя в порядок, а потом немного поболтаем, если ты ничего не имеешь против.
До ручья сквозь кусты и мимо кротовых холмиков было около ста метров.
Крути помог перетащить мои вещи.
Прежде всего я трижды прополоскал рот.
Затем основательно умылся.
Побрился.
Потом принялся чистить одежду.
Это был тяжелый труд. И я не слишком в нем преуспел.
Проще было переодеться.
Я надел другие брюки, чистые носки и кеды.
А еще свитер и пиджак.
Самочувствие мое несколько улучшилось.
По крайней мере ноги теперь были сухие.
Но тут я обнаружил, что красная ярмарочная шапочка куда-то пропала, и это вновь ввергло меня в нерешительность и грусть. Принялся рыться в сумке, как безумный. Но ярмарочная шапочка исчезла бесследно.
Поставив одну ногу на кочку, Крути с интересом наблюдал за мной.
В карманах куртки тоже не было красной шапочки, я выложил на берег ручья жестяную коробочку, три с половиной конфеты «Тийна», перочинный нож, консервную баночку с двумя пробитыми дырками, из которых апельсиновый сок вытек в карман, восемь коробков спичек (?), смятую пачку «БТ» и нераспечатанную, хотя и сильно помятую, пачку сигарет «Эстония».
Крути поднял брови.
— Что ты ищешь, коллега, с таким рвением?
— Шапочку. Ярмарочную шапочку. Ну такую, какие велосипедисты на соревнованиях надевают. Красивая была шапочка. Кепка-то у меня мокрая.
— А-а, эту красную шапочку подхватила Фатьма…
— Прошу тебя…
Я ничему больше не удивлялся. А теперь тут еще этот Крути. Какой-то у него есть план насчет меня. Он заботливо взял у меня из рук сумку, в два счета навел в ней порядок и покачал головой.
— Н-да, кепочка у тебя вдрызг мокрая, — сказал он, разглядывая мой головной убор. — Ну ясно, в автобусе же стояло ведро с пивом, ты ее туда и окунул. Прошу прощения, юноша еще вроде не совсем очухался. Кстати сказать, я на два с лишним года моложе тебя.
Он протянул мне открытую сумку с аккуратно уложенными вещами. Я положил жестяную коробочку поверх одежды. Задумчиво водя за щекой кончиком языка, Крути проводил взглядом мою руку.
— Давай закурим, — сказал он.
Мне было все равно. Протянул ему пачку «Эстонии».
— Прошу.
— Ого! Моя марка?
Мы подошли к «Ковровцу». Насколько я понял, осмотревшись вокруг промытыми глазами, спал я возле какой-то проселочной дороги.
— Крути, ты хочешь мне что-то сказать.
— Надо же, до чего сообразительный юноша! Конечно, хочу. Но сперва мне бы хотелось знать, что ты вообще-то помнишь?.. Он сломал ольховую ветку и стал ее обдирать.
— Я все помню, — сказал я.
Крути сделал из ветки подходящую палку и стал счищать с «Ковровца» крупные комья грязи.
— На шоссе полно инспекторов, машина должна выглядеть культурно, — пояснил он.
Я покосился на него и повторил:
— Я все помню. И
— Ну тогда еще ничего, — пробормотал Крути и провел палкой по спицам переднего колеса. Послышался звук, напоминающий бренчание на расстроенном ксилофоне.
— Послушай, это ты за нами подглядывал, когда девушка; когда Марге показывала свою сказку?
— Я. Перед этим я видел тебя в Доме культуры Поркуни. Здорово тебя разобрало. Но какого черта тебя дернуло произнести слова?
— Крути, а в моторке тоже был ты?
— Я.
— И в Таллине, на автобусной станции, когда Марге дожидалась автобуса на Пярну?
— Я, я.
— И на вертолете?
— Я.
— А… в Городе? И Фантомас? И Десподита? И вообще все это… все это… свинство?
Крути ухмыльнулся и поднял голову.
— Очень точное определение. «Свинство». До чего же тебе трудно было это выговорить. Не волнуйся, я человек простой. Конечно, это страшное свинство — то, что я с тобой сделал. Как бы тебе поделикатнее ответить; да, я Крути, притом я и Фантомас или его создатель, кроме того, я порочная и преступная Дес- по-ди-та, и вообще все свинство мое… Я, я, ну что ты переживаешь. Слушай-ка, давай поедем куда-нибудь, где можно выпить горячего кофе или чаю. Здесь чертовски сырой потолок, верно? До Пярну, по правде сказать, недалеко.
— Нет, Крути, — сказал я с достоинством» — Говори, что ты хочешь мне сказать. Я не хочу ехать в Пярну.
— Ммм? Ну, как хочешь… — ухмыльнулся Крути.
— Ах, да… — вспомнил я, — А… Фатьма?
— О-ля-ля, — прищелкнул языком Крути. — Ты меня в свои дела не впутывай. Фатьму ты мне очень- то не пришивай… Слушай, у меня есть еще одна сувенирная бутылочка — может, пригодится?
Он принялся очищать подножки. Причем кряхтел и сопел безо всякого стеснения. Я только теперь догадался поставить на землю свою клетчатую сумку.
— Нет, — сказал я. — Что ты от меня хочешь, Крути?
