Звенит, поет

обнаружили рак, и сейчас…

— Ну он, очевидно, до осени протянет, а там перемена атмосферного давления окажет влияние на истощенный организм и… да, грустная история, что и говорить, — заключил Крути.

Обо мне у него не сложилось определенного представления. Сначала он даже считал, что я тоже произнес контрслова. Поскольку я за последние годы в самом деле (если не считать нескольких произведенных от нечего делать незначительных и невинных действий, вроде, например, некоторых локальных улучшений погоды) ничего не делал, Крути принял меня за довольно разумного человека. Во всех отношениях солидный товарищ, научный работник, не какой-нибудь шалопай.

— Ты же такой симпатичный юноша, — сказал Крути. — Ну с какой стати дернуло тебя вытащить из ящика эту паршивую жестянку. Знаешь, как меня в этот миг полоснуло по сердцу, — хуже, чем когда зуб рвут!

— Я и сам не могу понять, — почесав в затылке, ответил я.

— И вообще, если говорить серьезно, — сказал Крути, закуривая очередную сигарету, — эта игра — просто наивная чепуха, ты не находишь? Эх, коллега, коллега… Время не то. Другое время сейчас. У тебя ведь кое-какой жизненный опыт есть, наверняка тебе приходилось встречать таких демагогов, которые по любому поводу веско изрекают: весьма недурно, очень красиво, но — время не то, так что мы никак не можем это разрешить…

Голос Крути звучал почти ласково.

— Вот в таком разрезе, значит, да. А знаешь, я тоже один из таких демагогов. Да, я не могу разрешить, чтобы ты, последний действующий волшебник, продолжал меня нервировать. Да-да, твоя деятельность нервирует. Ох, жутко вспомнить, как меня кольнуло вот здесь вот, когда ты собрался в поездку! К счастью, я прочитал в газете, что ты направляешься в Поркуни.

— В районной газете?

— Нет, в республиканской.

— Аах-ха!

— Эх, коллега, коллега… Сперва я решил договориться с тобой, как честный человек. Для начала я явился лично и предупредил тебя. Так ведь? Но до тебя не дошло. Тогда я стал делать, что мог. Я ведь знаю, что ты человек одинокий, что тебе нужна теплота и нежность женской души… ну, вот я и отвалил тебе полный автобус красавиц, целых семь штук. Да-да, нечего круглые глаза делать. Лагерь в Поркуни у этой бригады вообще не значился в маршруте, но я устроил так, что им вспомнилась прошлогодняя поездка в этот лагерь, хороший прием, уют, приятный банкет после выступления… К тому же они устали и Поркуни оказался по дороге. Ну вот, тебе был предоставлен широкий выбор: из семи девушек по крайней мере пять свободны… Ты и выбрал — стремглав и наспех… Я считаю, что тебе по темпераменту больше подошла бы какая-нибудь Хелла или Эне, но, что теперь говорить, ты глазом не моргнув кинулся на Фатьму…

— По-моему, это она кинулась…

— Слушай, юноша, ну какое это теперь имеет значение? Вот так-то вот. Странный ты человек… Знаешь, именно благодаря тому, что ты, сваляв дурака, остановился на этом наименее подходящем для тебя варианте, на варианте «Фатьма», позже, когда ты начал баловаться с играми и когда мне из-за тебя пришлось маяться, меня осенила одна имеющая легкий кинематографический привкус идея. Я взял и смастерил местный вариант Фантомаса… Это пришло мне в голову просто по звуковой ассоциации: Фа — Фа, понимаешь? Эх, коллега, коллега… Игра изжила себя. Ты не находишь? Ну, поморочил голову некой девице по имени Марге, — по-моему, это то же самое, что физическое насилие, серьезно. А до этого подбил какого-то зеленого поэта накропать маловразумительные стишки, теперь они простым людям дурят голову и доводят до остервенения… Да, кстати о Марге. Жалко ее, конечно; Все мы время от времени поглядываем на совсем молоденьких, хорошеньких девушек где-то там, в сторонке, где-то в десятом ряду у стенки, но ведь они уже не про нас, они именно для того и существуют, чтобы мелькнуть перед нашими глазами в полутьме зала, согреть сердце… Слушай, да мы же ведь не знаем, что с ними делать, не так, что ли? А ты что натворил? Ты же испортил ей молодую жизнь. Что из этой Марге получится, как ты думаешь? Старая дева. Точно. Или нет, она девчонка смазливая, выскочит замуж, но в душе она останется убежденной старой девой. Знаешь, осенние листья, «море люблю ужасно. я…», может, раз в месяц и допустит до себя супруга… Она, кажется, хочет стать учительницей? Ну что я сказал — точно, так оно и будет. Может быть, она даже начнет составлять гербарии из осенних листьев. Юноша, но время, — право же, не то сейчас время, уверяю тебя! Время другое. И скажи ты мне еще, ну чем плохи мои свинства? Забористые сюжетики, ты не находишь? Слушай, коллега, толпа же ведь обожает Фантомаса! Он, может быть, в самом деле герой нашего времени. Вот скажи, почему мальчишки не пишут на стенах «капитан Грант» или «Немо», а пишут именно «Фантомас»? И все прочее — зловещий вертолет новейшей конструкции и ярчайшей расцветки. Разве не эффектно? Факт! Этот вертолет всех вас взбаламутил. Ну что по сравнению с ним какая-то лиса-босанова? Далее — порочная Десподита. Хм, моя жена — прекрасная актриса, ты не находишь?.. Я мог бы сварганить впридачу какого-нибудь спортивного журналиста, какого- нибудь придурковатого французского полицейского, да разве все успеешь… Так что давай договоримся, коллега. Скажи контрслова, выброси барахляные камешки в кусты и стань человеком.

— Я не знаю;

Крути подошел поближе, положил руку мне на плече и сказал искренне:

— Я ведь мог бы тебя… Пока ты спал… Или еще проще: ты бы проснулся, а коробочки нет. Как ярмарочной шапочки. А?

— Угм, — покорно кивнул я,

— Но я тебя уважаю. Ты парень культурный. С тобой можно действовать методом убеждения. Ну скажи сам, не замечаешь ли ты, что в своей работе, я имею в виду эту, как там ее, ну, в научной деятельности, так не кажется ли тебе, что последнее время ты стал каким-то поверхностным, рассеянным, легкомысленным? Ты ведь способен на гораздо большее.

— Я действительно поверхностный, — ответил я. — И ужасно рассеянный тоже… только и знаю, что разбрасываюсь… только и знаю, да, всякие там выступления по радио и…

— Ну вот видишь, а я о чем говорю! Ты, может быть, давно мог бы стать этим, как его, ну; профессором.

— Ох!

— Опять сердце? — спросил Крути,

— Кажется, желудок, — предположил я. Собственно, мне везде, во всем теле, от редких волос на макушке до кончиков ногтей на ногах, было больно и плохо. Из-за этой боли у меня совсем выскочило из головы, что именно благодаря Крути мои игры пошли вкривь и вкось, он казался мне в ту минуту таким разумным и понимающим человеком — мы двое, последние волшебники…

— Знаешь, у тебя все еще наладится, — сказал Крути, — Ну, валяй теперь контрслова.

Я огляделся вокруг. Все, все, все было убийственно мрачным. Мокрые кусты с обвисшими ветками, кротовые холмики, влажный воздух, низкое тяжелое небо, дорога с раскисшими колеями, горьковато-кислый запах ольшаника…

К чертям собачьим, к чертовой бабушке и ко всем прочим чертям, подумал я. С меня довольно, подумал я. Не желаю заниматься переустройством мира. Не хочу, и все. Хватит. Поеду домой, высплюсь хорошенько, пить больше не буду, приведу все дела в порядок… Вот так вот!

— В сказку даже, в невозможное верить смеет кто, всем солнца много, здоровья доброго, долгих лет.

Крути не очень внимательно наблюдал за мной. Мои контрслова были произнесены, он дотронулся пальцем до кончика носа, склонил голову набок и тихо сказал:

— Превосходно. Горький запах ольшаника.

— Ну, а теперь коробочку и каменное барахло.

Я вытащил коробочку. Ничего при этом не испытывая. Бросил ее через плечо в кусты. В воздухе крышка открылась, и камешки рассыпались.

Шорох в кустах.

И все.