внутри темно.
И тут слышится скрежет двери у входа в гараж, Бёрье видит, как она открывается и мальчик устремляется наружу. В руке у него что-то черное. «Я должен его завалить?» — проносится в голове у Бёрье, но он не стреляет, а бежит вслед за мальчишкой, мелькающим впереди между домами.
Бёрье гонится за мальчиком вниз по поселку, по берегу Муталы, затем они сворачивают куда-то налево. Дети в комбинезонах играют в саду. Сердце готово выпрыгнуть из груди, но с каждым шагом мальчик все ближе. Он увеличивается в размерах. Сады и виллы по обе стороны улицы возникают и исчезают вновь. Ботинки стучат по посыпанным песком улицам. Налево, направо, налево… Мальчик, должно быть, знает эти кварталы как свои пять пальцев.
Устали.
Теперь оба бегут медленнее.
Потом мальчик останавливается.
Оборачивается.
Целится из чего-то черного в Бёрье, который падает на землю, в сторону, в сугроб.
«Какого черта он делает, дурак? Или он не знает, к чему вынуждает меня?»
Снег в сугробе холодный и колючий.
Бёрье Сверд представляет себе жену, неподвижную в постели, своих собак, радующихся его появлению на псарне, дом и своих детей, там, в дальних странах.
Он видит перед собой мальчика. С оружием, нацеленным на него.
Мучитель собак. Ребенок. Пасть добермана, обмотанная скотчем.
Пальцы смыкаются вокруг курка. Их обоих — и мальчика, и его собственные пальцы. Целиться в ногу — в голень, тогда он упадет. Только бы не задеть артерию, чтобы не истек кровью.
Бёрье жмет на курок. Раздается отрывистый, мощный звук, и мальчик падает, будто кто-то выбивает из-под него ноги.
Юхан слышит шум впереди и несется туда.
Куда они побежали?
Две стороны.
Юхан бежит вперед и сворачивает налево. Это за поворотом?
Он тяжело дышит.
Он слышит выстрел и чувствует, как холодеет в легких.
Проклятье.
Он спешит на звук.
И тут видит, как Бёрье бросается к телу, лежащему на присыпанной гравием улице. Кровь хлещет из ноги, рука ковыряет снег. Он склоняется над раной. Черные волосы мальчика веером раскинуты на белом.
Бёрье поднимается, отбрасывает в сторону что-то черное, лежавшее на теле.
Потом тело издает звук — крик боли, отчаяния и страха, а может, и растерянности прорезает тишину переулков.
Юхан бежит к Бёрье.
— Он остановился и стал целиться в меня, — шепчет, задыхаясь, Бёрье.
Потом указывает на оружие в снегу.
— Проклятая бутафория. Такие штуки можно найти где угодно. Но как, черт возьми, я мог это разглядеть?
Бёрье опускается рядом с мальчиком.
— Успокойся. Это заживет.
Но тот продолжает кричать, держась за ногу.
— Надо вызвать «скорую», — говорит Юхан.
Малин смотрит на пустую игровую площадку.
«Что же такое словно поднимается из этой земли? Почему именно сейчас?» — думает она и не находит ответа. Может быть, достигнута какая-то точка разрыва и что-то взорвалось именно сейчас, рухнуло в бездну насилия и отчаяния.
Дети.
Толпы растерянных детей.
Они неотделимы друг от друга.
— Его прооперировали. Мы допросим его позже, — звучит усталый голос Свена Шёмана. — Отец подтвердил, что это была их собака, которую он купил для сына.
— Что еще сказал отец? — спрашивает Зак.
— Что мальчика не было дома вчера ночью, что последние годы он живет в мире компьютерных игр, Интернета, хеви-метал и прочего, что его папа назвал «интересом ко всему оккультному».
— Бедный отец, — вздыхает Зак.
Малин представляет себе, о чем он сейчас думает. Вероятно, о том, что его перспективы все-таки оставляют больше надежды, а терзания по поводу матчей Мартина просто смешны и он однажды должен покончить с ними раз и навсегда. Тысячи и тысячи отцов в Линчёпинге могут только мечтать о таком сыне, как Мартин. Да, и когда же следующий домашний матч?
Вероятно, Зак понятия об этом не имеет.
Для него одна только мысль о «Клоетта-центре» отдается болью в мягком месте.
— Отец — менеджер по продажам на «Саабе», — добавляет Свен. — Верных три сотни командировочных дней за год. В такие места, как Пакистан или Южная Африка.
— А приятели? — спрашивает Малин.
— Папа не может назвать никого.
— А как Бёрье? — с тревогой спрашивает Юхан Якобссон.
— Вы знаете, как это бывает. Отстранен от расследования до выяснения обстоятельств стрельбы.
— Но здесь все ясно как божий день, — говорит Малин. — Он стрелял в целях самообороны. Эту бутафорию не отличить от настоящего пистолета.
— Я знаю, — соглашается Свен. — Но, Форс, когда все было так просто?
В десятой палате пятого отделения университетской клиники темно, если не считать светильника над кроватью больного.
Сиверт Нурлинг сидит в полумраке в зеленом кресле возле окна. Это высокий, стройный мужчина, и даже при слабом освещении Малин замечает, с какой твердостью смотрят его синие глаза. Волосы стрижены ежиком, брюки кажутся слишком короткими. Рядом его жена Биргитта — блондинка в джинсах и красной блузе, из-за которой ее заплаканное лицо выглядит еще более опухшим.
В постели лежит мальчик, Андреас Нурлинг.
Его лицо кажется Малин знакомым, но она не может понять откуда.
Одна его нога поднята на вытяжке, а взгляд затуманен анальгетиками и наркозом. Тем не менее врачи разрешили короткий допрос.
Зак и Малин стоят рядом с кроватью, полицейский в форме несет вахту на стуле за дверью.
Мальчик не ответил на приветствие, когда они вошли, и сейчас демонстративно отвернулся. Его черные волосы напоминают нервные штрихи тушью на белой подушке.
— Тебе есть что рассказать нам, — начинает Малин.
Мальчик молчит.
— Мы расследуем убийство. Мы не утверждаем, что его совершил ты, но мы должны знать, что происходило у дерева ночью.
— Я не был ни у какого дерева.
Отец Андреаса встает и начинает кричать:
