Никлас Нюрен кивает.
— Мне трудно представить себе, чтобы мальчик оказался замешан в такое. Ему нужно учиться хорошим манерам, только и всего. И иметь перед глазами достойный мужской пример.
— Вы с ним ладите?
— Пытаюсь поладить. У меня у самого было жуткое детство, и я хочу помочь мальчику. У него есть ключи от моей квартиры.
— Что значит — жуткое?
— Мне не хотелось бы вдаваться в это. Но отец крепко пил, вот что я могу сказать. Да и мама не была особенно ласкова.
Малин кивает.
— А что вы делали в ночь со среды на четверг на прошлой неделе?
— Маргарета была здесь, и я уверен, что Йоке вместе с Йимми смотрел тот самый фильм, про который он говорил.
— Йимми? Вы знаете Йимми Кальмвика?
Никлас Нюрен поднимается, подходит к окну и смотрит на фабрику.
— Они не разлей вода, эти двое. Если хочешь выстроить хорошие отношения с одним, то приходится действовать во всех направлениях. Я постоянно пытаюсь придумывать для них что-нибудь такое, что могло бы им понравиться.
— А что им нравится?
— Что нравится мальчикам? Я возил их на выступления скейтбордистов в Норрчёпинг. Мы были в Манторп-парке. Я позволил им вести свою машину. Черт! Как-то раз летом я даже возил их на стрельбище!
«Малин, тебе можно, наверное, расслабиться. Весь вид Никласа Нюрена прямо-таки излучает невинность. Или он только притворяется, будто ни о чем не подозревает?»
— Вы охотитесь?
— Нет, но одно время занимался спортивной стрельбой. У меня было «салонное» ружье, так это называется?
— Вас не затруднит его показать?
Никлас Нюрен роется в шкафу своей спальни, стены которой окрашены в белый цвет.
— Ведь для «салонного» ружья не нужен оружейный сейф?
— Пожалуй, нет, — соглашается Малин.
— Вот оно.
Никлас Нюрен протягивает Малин тонкое, почти изящное черное ружье. А ей внезапно приходит в голову: «Не прикасаться, ничего не трогать раньше, чем оно попадет в ГКЛ».
— Положите на кровать, — говорит она, и озадаченный Никлас Нюрен кладет оружие.
— У вас есть мешки для мусора? — спрашивает Малин.
— Да, на кухне. Там же и боеприпасы.
— Отлично, — говорит Малин. — Захватите и то и другое. Я подожду здесь.
Малин сидит на постели рядом с ружьем. Вдыхает спертый воздух, смотрит на постеры на стенах: изображения разных рыб от «ИКЕА» в дешевых рамах.
Малин закрывает глаза и вздыхает.
У Иоакима Свенссона есть ключи от квартиры.
Он мог взять ружье, когда Никлас Нюрен был в одной из своих командировок, пойти к дому Бенгта Андерссона и выстрелить, чтобы напугать. Черт бы его подрал!
«Вот свинята!» — думает Малин, но сдерживает эмоции. Тестостерон и стечение обстоятельств могут сыграть роковую роль в жизни подростков, а тот, кто чувствует себя брошенным, тот, кого топчут ногами, когда-нибудь будет топтать сам.
Малин открывает глаза и видит Никласа Нюрена, возвращающегося с кухни.
В одной руке у него пара мешков, в другой ящик с боеприпасами.
— Обычно я использую резиновые пули, — говорит он. — Черт! Я был совершенно уверен, что не открывал этого ящика. Но его явно кто-то открывал. И здесь не хватает трех пуль.
Гримаса разочарования делает лицо Никласа Нюрена похожим на маску.
Теперь стоит нажать на «крутых парней» из Юнгсбру и добиться признания, что это они стреляли в окно квартиры Бенгта Андерссона? Или подождать еще немножко и заставить их сказать больше?
Если им есть что еще сказать.
«Как бы мне ни хотелось форсировать это направление, еще не время», — думает Малин.
Она нажимает на газ, двигаясь вдоль покрытой снегом равнины в сторону Маспелёсы. Она уже решила подождать, посмотреть, что за отпечатки найдет Карин на ружье, которое лежит в багажнике, завернутое в покрывало. Но одна мысль все-таки не дает ей покоя: «Не завернуть ли мне к Йимми Кальмвику домой, не прижать ли его сейчас? Это я могу сделать сама, это детская игра, достойная Мюрваллей. Нет, лучше дать Карин возможность сделать свое дело, установить, что резиновые пули из квартиры Бенгта Андерссона были действительно выпущены из ружья Никласа Нюрена, и поставить мальчишек перед фактом. Пусть несколько полицейских в форме возьмут у них отпечатки пальцев, тогда Карин сможет сравнить их с теми, что будут на ружье».
Адрес Рикарда Скуглёфа забит в мобильном телефоне. Дом отыскать не так-то просто, и Малин приходится покружить по полю, прежде чем она находит маленькую ферму.
Мерзлые серые стены из камня, снег на крытых соломой крышах, в окне самого большого дома горит свет.
«Чокнутые язычники, — вспоминает Малин, прежде чем постучать. — С ними я тоже справлюсь сама».
Проходит несколько секунд, и дверь открывает мужчина, должно быть сам Рикард Скуглёф. На нем кафтан, сливающийся с его волосами и длинной бородой в одно целое. Сзади одетая в белое женщина, вероятно Валькирия Карлссон.
— Малин Форс, полиция Линчёпинга.
— А тот, другой, должно быть, отстранен за стрельбу, — улыбается Рикард Скуглёф, впуская ее в дом.
Влажное тепло ударяет в лицо Малин, и она слышит, как потрескивает огонь в открытом очаге где-то внутри дома.
— Проходите туда. — Рикард Скуглёф указывает налево, где в глубине комнаты на блестящей поверхности письменного стола мерцает огромный монитор.
Валькирия Карлссон сидит на диване, поджав под себя ноги. На ней белая ночная сорочка.
— Это ты, — говорит она, увидев Малин, — помешала мне.
Рикард Скуглёф направляется к ним с тремя дымящимися чашками на подносе.
— Травяной чай, — предлагает он. — Хорошо для нервов, если с ними проблемы.
Малин молча берет чашку и опускается на черный офисный стул возле компьютера. Рикард Скуглёф, протянув чашку Валькирии, остается стоять.
— Приятно, наверное, — говорит она, — толкать молодых людей на идиотские поступки.
— Что вы имеете в виду? — смеется Рикард Скуглёф.
Малин удается подавить в себе желание плеснуть горячим чаем в его ухмыляющуюся физиономию.
— Не стройте из себя дурака. Это вы посылали письма на электронный адрес Андреаса Нурлинга, и кто знает, чем вы еще занимались.
— Конечно, я читал об этом на новостном сайте. Но мне в голову не приходило, что они способны сделать такое.
— У вас есть связь с Йимми Кальмвиком? Некий Иоаким…
— Я не знаю такого. Я полагаю, речь идет об одном из подростков, преследовавших Бенгта Андерссона, о которых писали в новостях. Я хочу сказать раз и навсегда, что я… Что мы оба не имеем к этому никакого отношения.
