руками в маленькой прихожей, удивляясь самой себе. Что это ей вздумалось извиняться перед другом Туве?
— Здесь очень мило, — говорит он. — Я тоже хотел бы жить в центре.
— Ты должен извинить…
Малин прикусывает губу и замолкает, однако чувствует, что надо закончить мысль.
— …что я была немного сердита, когда мы виделись последний раз.
— Я тоже был сердит, — улыбается Маркус.
Туве выходит из кухни.
— Мама приготовила спагетти с домашним песто. Ты любишь чеснок?
— Прошлым летом мы арендовали дом в Провансе. Там в саду был свежий чеснок.
— Летом мы обычно делаем вылазки на один день, — говорит Малин и быстро добавляет: — Сядем за стол прямо сейчас или ты для начала хочешь чего-нибудь выпить? Колы, может быть?
— Я голоден, — отвечает Маркус. — Лучше чего-нибудь пожевать.
Малин поглядывает, как он наворачивает за двоих. Он пытается сдерживаться, вести себя так, как его, конечно, учили родители, но шаг за шагом проигрывает битву с подростковым голодом, Малин видит это.
— Может, там многовато пармезана…
— Все хорошо, — перебивает Маркус. — В самый раз.
Туве прокашливается.
— Мама, я подумала над тем, что говорил дедушка. Это звучит классно, лучше и быть не может. Но нельзя ли Маркусу поехать со мной? Мы говорили с его родителями, они могут купить ему билет.
Подожди-ка.
Что это значит?
Малин представляет шестнадцатилетнего Янне и себя, четырнадцатилетнюю. Как они лежат в какой- то постели, расстегивая друг на друге пуговицы. «Могли ли мы разлучиться больше чем на пару часов?» То же чувство читает она сейчас в глазах Туве.
Это обнадеживает, однако время ограниченно.
— Хорошая идея, — отвечает Малин. — У них как раз есть две лишние спальни.
Она улыбается.
Пара влюбленных подростков. С родителями. На Тенерифе.
— Мне это нравится, — добавляет она спустя некоторое время. — Но мы должны спросить дедушку.
И тут подает голос Маркус:
— Мама и папа хотят пригласить вас на ужин в ближайшее время.
Помогите!
Нет, нет.
Белые халаты и надменная дама за одним столом. Отработка рукопожатия. Извинения.
— Очень приятно, — отвечает Малин. — Передай своим родителям, что я с удовольствием приду.
После ухода Маркуса Малин и Туве сидят за кухонным столом. Их фигуры черными контурами отражаются в окне, выходящем на церковь.
— Правда, он милый?
— Он хорошо воспитан.
— Хотя и не чересчур.
— Нет, Туве, не чересчур. Но достаточно хорошо для тебя. Ведь именно хорошо воспитанные умеют, как никто, причинять боль, если уж на то пошло.
— Что ты имеешь в виду, мама?
— Ничего, просто рассуждаю вслух.
— Я позвоню дедушке утром.
Срабатывает внутренний будильник, и Малин просыпается. Сна ни в одном глазу, хотя часы на ночном столике показывают 2.34 и телу так хочется покоя.
Малин ворочается, пытается заснуть. Ей удается отогнать от себя мысли о расследовании, о Туве, Янне и остальных, но сон все равно не идет.
Надо спать, надо спать…
Повторение мантры окончательно отгоняет сон. Наконец она встает, проходит на кухню и пьет молоко прямо из пакета, вспоминая, как злилась на Янне, когда он делал то же самое, как находила это отвратительным и неприличным сверх всякой меры.
А в другом доме, за городом, в своей постели проснулся Янне. Он спрашивает себя, как долго еще будут его мучить эти сны, и чтобы отогнать воспоминания о джунглях и горных дорогах, вызывает в своем воображении лица Малин и Туве, и на душе его становится спокойно, радостно и притом тоскливо. Он думает, что только по-настоящему любимые люди могут вызывать такие противоречивые чувства. Потом он встает, направляется в комнату Туве, смотрит на пустую кровать и представляет себе, что там лежит его дочь. Он думает о том, что скоро она перерастет их, и ему страшно не хочется с ней расставаться.
А в городской квартире в это же самое время Малин стоит возле кровати Туве и спрашивает себя, может ли что-нибудь основательно поменяться в ее жизни или все уже каким-то образом определилось.
Она хочет погладить Туве по голове.
Но не разбудит ли она ее? «Я не хочу будить тебя, Туве, но я так хочу удержать тебя».
Вчера было первое за неделю совещание. «Форс, плохо, если тебя не будет на месте», — так сказал по телефону Свен Шёман.
От дыхания собравшихся воздух зала заседаний стал спертым, и все вокруг, кажется, пребывают в более радостном и возбужденном, чем у Малин, настроении.
Может, потому что пришел ответ из ГКЛ?
Резиновые пули из квартиры Бенгта Андерссона были выпущены из «салонного» ружья, найденного у Никласа Нюрена. На нем же обнаружены отпечатки пальцев Иоакима Свенссона и Йимми Кальмвика.
— И теперь, — говорит Свен, — нам известно, кто стрелял в окно квартиры Бенгта Андерссона. Малин и Зак смогут надавить на юных хулиганов как следует и узнать, не скрывают ли они еще что-нибудь. Займитесь этим немедленно. Сейчас они должны быть в школе.
Малин рассказывает, что ей удалось выяснить по линии Мюрваллей.
Когда она доходит до связи между Калле-с-Поворота и этой семьей, то замечает скепсис в глазах Карима Акбара. «Даже если он и отец Карла Мюрвалля, какое это имеет значение? Что дает это нам в добавление к тому, что мы уже имеем и знаем?»
— С Мюрваллями все ясно. Сейчас стоит переключиться на другие направления. Займитесь линией Асатру, что-то должно быть и на жестком диске. Юхан, как обстоят дела с этим? Ага… вам удалось обойти пароль… Ага, там масса закрытых папок…
— Однако это значит, что Карл Мюрвалль приходится братом Бенгту Андерссону, — настаивает Малин, — о чем, вероятно, и сам не подозревает.
— Если старик из Шернорпа сказал правду, — уточняет Карим.
— Но это легко установить. У нас есть ДНК Бенгта, мы можем взять пробу у Карла Мюрвалля и получим подтверждение.
— Поосторожней на поворотах, — предупреждает Карим. — Мы не можем сломя голову бегать за какими-то пробами, нарушающими неприкосновенность личности, только на том основании, что какой-то старик что-то такое сказал. Тем более что значение этого открытия для расследования не совсем понятно.
Вчера после обеда Малин звонила Свену и передала разговор с Вейне Андерссоном.
