Ложь чистейшей воды — с целью дополнить картину.
И ты был в моей постели? А ведь наверняка не в последний раз.
— Малин, ты меня слышишь?
Тишина в трубке продолжалась не меньше двух минут — это так не похоже на Карима.
— Карим, я здесь. Это была всего лишь идея, одна из многочисленных версий, ты ведь понимаешь?
— Понимаю.
— И против них выдвигалось обвинение в изнасиловании Ловисы Ельмстедт.
— Я все прекрасно понимаю, Малин, но ты представляешь себе, как невыигрышно все это выглядит со стороны?
— Наслаждайся всеобщим вниманием, — отвечает Малин.
Карим смеется, но смех звучит устало и невесело.
14
Телефон на столе перед Малин просто раскалился.
Кто такой этот Карим Акбар, черт подери, чтобы вмешиваться в их работу?
В задачи начальника полиции не входит вникать во все детали предварительного следствия, но Карим никогда не понимал этих невидимых границ, и между сотрудниками следственного отдела всегда существовал негласный уговор — пусть Карим выкаблучивается как хочет, а мы потихоньку делаем свое дело. У Карима множество ценных качеств, и в глубине души он полностью доверяет инспекторам. И он хорош на своем месте — его стремление покрасоваться в прессе и в телевизоре привлекает внимание к полиции Линчёпинга, а внимание уже привело к увеличению бюджета.
«Что ни возьми, все стороны нашей жизни направляются средствами массовой информации, — думает Малин, откинувшись на спинку дивана. — Восхваление знаменитостей, вознесение посредственного, неинтересного до уровня религии. Наши души никак не успокоятся, мы интересуемся невообразимой ерундой: кто в какой цвет красит волосы, какой длины носит юбки, с кем спит. Подробности интимной жизни звезд, их пластические операции, свадьбы и разводы… Какое счастье, что Туве наплевать на все это!»
Карим.
Числится в лучших друзьях у министра интеграции. У них один подход к иммигрантам: требуй своего, борись за свои права, но не дай бог кто-нибудь другой, неиммигрант, обронит что-нибудь не то — и воздух взорвется словесными баталиями.
Малин глубоко вдыхает запах квартиры — запах долгого жаркого лета, среди которого зашевелилось зло.
Иногда это зло кажется ей черным бесформенным зверем, который прячется где-то между зеленью и жилыми домами. Что это за зверь, кого он подстерегает — ответа пока нет.
Она выключает телевизор.
Встает.
Выходит из квартиры.
Что она намерена делать? Об этом у нее достаточно смутные представления.
Паб в доме открыт, бренчание кондиционера слышно даже на улице.
Позвонить Даниэлю? Отругать? Трахнуть? Использовать его чертов хрен по назначению. Напиться так, чтобы мозги разлетелись на микроскопические частички. Но нет ничего хуже, чем работать с похмелья, а работать им завтра придется, хоть и суббота.
Позвонить Заку и спросить, не хочет ли он пойти выпить пива?
Позвонить Хелене, ведущей на радио, приятельнице, с которой давно не виделись.
В небе над ней сияет серп луны, окруженный тысячами бледных звезд, — она видит, как они тянут друг к другу свои остроконечные руки, но так и не могут соединиться.
— Зак слушает.
Он ответил после третьего сигнала; голос хрипловатый, словно спросонья.
— Это Малин, я просто хотела спросить, не хочешь ли ты выпить пива, поговорить о деле, я все никак не могу успокоиться, что скажешь?
«Я говорю слишком нервно», — думает она при этом.
Одиночество? Да. Именно это на меня и давит.
— Малин, сейчас половина десятого, тебе надо бы лежать в постели и отдыхать перед завтрашней работой. Нам многое нужно сделать. Я уже шел в кровать, пиво в другой раз. Нам же завтра работать, ты прекрасно знаешь.
— Ты сказал — полдесятого?
— Именно так, Форс.
Тишина в трубке.
— Но можешь прийти к нам, если хочешь. Посидим, поболтаем. Гунилла сделает нам бутерброды.
Гунилла — жена Зака. Само радушие и посредственность. Фармацевт в аптеке на площади Стураторгет, любезная до тошноты.
— Нет, спасибо за приглашение, не хочу вам мешать, увидимся завтра.
— Спокойной ночи, Малин!
Она стоит неподвижно возле дома с телефоном в руке.
Зайти в паб? Вернуться в квартиру? Позвонить Туве и Янне?
Что-то бродит внутри, и дело не в жаре.
Тьфу на эту жажду и это желание. Я же знаю — ничего хорошего от этого не бывает.
Перед глазами встает образ Юсефин Давидссон на больничной койке: лицо искажено кошмарными снами, которые порождаются вытесненными из сознания воспоминаниями.
Вскоре Малин пересекает Тредгордсторгет, точно зная, куда держит путь. Вечер медленно переходит в ночь, в единственном ресторане на площади столики на улице пустуют, темнокожий официант уносит внутрь пепельницы — больше на столах нечего убирать.
Она идет вдоль Дроттнинггатан, мимо помпезных жилых домов. Мимо проезжают машины: зеленая «вольво», белый пикап.
Ее рука прикасается к калитке парка Тредгордсфёренинген — железо еще хранит тепло дневного солнца, но уже не обжигает.
Малин открывает калитку, заходит в парк. Она здесь совершенно одна — никто не решается гулять там так поздно после того, что произошло.
Голая.
Изнасилованная.
Дети из детского сада.
Я ничего не помню.
«Это чудовище — оно может быть где-то здесь», — думает Малин, заходя все дальше в парк, мимо ухоженных грядок и фонтанов, теплиц возле забора. А вот и беседка, детская площадка, почти беззвучно бурлящий ручеек, скромный, но полный голосов и воспоминаний источник.
Отсюда видны балконы на Юргордсгатан, но обход жильцов не дал результатов.
Никаких следов красного велосипеда, хотя полицейские прошли всеми мыслимыми путями, которыми пострадавшая могла приехать в город.
Сейчас мало кто здесь остался, но все же — она должна была закричать. Кто-то должен был проснуться. Тебя перенесли сюда, Юсефин? В таком случае где ты находилась раньше? Где на тебя напали?
Малин ходит кругами у беседки, трогает ленты ограждения, уже кем-то оторванные, закрывает глаза и видит, как кто-то гоняет обнаженную, израненную, обмытую хлоркой девушку взад-вперед по траве. Вот
