16
Сонная возня с бумагами, безрезультатные дискуссии после утреннего совещания. Позвонить Малин еще никому не успела.
Они поехали в город. Под зонтиком на открытой веранде кафе «Юлленфикет» кажется, что в воздухе почти закончился кислород, но яркий свет еще можно переносить, сидя в тени.
Два других посетителя помимо Малин и Зака — пожилая пара, которая пьет кофе и поедает свежие пшеничные булки. Стрелка часов приближается к половине пятого. Жара превратилась в потоки света, острые, как шило, а облако из частичек гари лесных пожаров снова накрыло город.
Лед в кофе.
В молчании они по очереди прихлебывают кофе, а у торговой галереи перед витринами магазина «Интерспорт» бродит туда-сюда голубь; надувные мячи и матрасы в витрине, кажется, сдуваются и оседают с каждой минутой.
— Чувствуешь запах? — спрашивает Зак.
— Да.
— Думаешь, они справятся с огнем?
— Не сомневаюсь.
Зак кивает.
— Малин, посмотри вокруг. Такое ощущение, что в городе остались только мы. Мы и те, за кем мы гоняемся.
— От этого зноя у меня такое ощущение, что мозг весит не меньше двух тонн, — вздыхает Малин. — У него нет сил думать.
— А обычно у него есть силы думать?
— Очень смешно!
— Я видел вчера по телевизору документальный фильм, — продолжает Зак, помолчав. — О природе. Там паук спаривался со своими собственными детенышами.
— Такое обычно приводит к вырождению вида.
— Как ни странно, это работает на эволюцию, — улыбается Зак. — Получился новый вид пауков с близко посаженными глазами.
Мимо них проходит молодая женщина с сенбернаром на поводке; огромное тело собаки раскачивается из стороны в сторону, словно она готова вот-вот упасть в обморок.
— Знаешь, я решила побеседовать с Натали Фальк прямо сегодня вечером.
— Давай. Только будь осторожна.
Малин вдыхает летний воздух, чувствует, как он обжигает легкие.
Они прощаются у Тредгордсторгет, и, едва Зак исчезает из виду, Малин достает телефон.
Главный врач Ханс Стенвинкель опускается на неудобный стул в своем жарком кабинете в девятом отделении университетской больницы.
Только что закончилась операция, длившаяся пять часов. Он пытался спасти ногу мотоциклисту, который столкнулся с трактором возле Несшё и был перевезен в Линчёпинг на вертолете. Время покажет, удалось ли сохранить ногу тридцатитрехлетнему лихачу: травмы были глубокие и обширные, нога разворочена от колена и до тазобедренного сустава. Хирург, сшивавший сосуды, сделал почти невозможное.
«У меня на лбу вода от умывания или пот? Черт его знает», — думает Ханс, и в эту секунду звонит телефон.
Высвечивается номер Малин. Чего она хочет?
Это мама Туве, девушки его сына Маркуса. Всегда напряженная, но ведет себя корректно, к тому же, по слухам, блестящий инспектор полиции. Всегда чем-то озабоченная, отстраненная, но после двух бокалов вина расслабляется и становится человеком. «Такое ощущение, что она не любит врачей», — всегда невольно думает Ханс в ее обществе.
— Слушаю!
— Это Малин. — Ее голос на другом конце провода не такой бодрый, как обычно, на заднем плане слышны звуки улицы. — Мама Туве.
— Привет, Малин! Как ты в такую жару? Еще не растаяла?
— Половина меня уже растеклась по асфальту.
Ханс посмеивается: она не лишена чувства юмора.
— Как там дела у Туве? Ей хорошо на Бали?
— По-моему, очень хорошо.
— Маркус сейчас на даче возле Турсхеллы, но к ее приезду он вернется в город.
— Ханс, возможно, ты можешь помочь мне в одном деле.
— Постараюсь. Что тебя интересует?
— Мне нужно знать, есть ли в нашем городе люди, лишившиеся пениса.
— Как ты сказала?
— Лишившиеся…
— Я понял.
— Это связано с делом об изнасиловании.
— Речь о той девушке, которую нашли в парке Тредгордсфёренинген?
— Да.
— Но подобная информация является врачебной тайной.
— Знаю.
— Прости, Малин, но я не могу тебе помочь. Разглашать информацию, содержащуюся в карточках пациентов, противозаконно.
— Это я тоже знаю, Ханс.
«У него был такой усталый голос, — думает Малин. — Эти долгие операции, наверное, ужасно утомительны». Она кладет телефон в передний карман юбки; на голубой ткани за день появились светлые и темные пятна грязи, и Малин ломает голову над тем, существуют ли в природе джинсы настолько тонкие, чтобы их можно было носить в такую жару.
Как всегда, манит паб на первом этаже. Просто безумие — жить в том же доме. Сидеть у стойки бара, переживая одиночество вместе с другими.
Выпить холодного пива — острая горькая прохлада, алкоголь, поднимающийся в мозг и заполняющий извилины чудесной пустотой.
