– Получается, что наш мир катится в бездну? – растерянно развел руками Витька. – Абсолютно все его возможные варианты?
– Можно сказать и так, – скорбно вздохнул Одиссей. – Поверьте, мне и самому порою бывает не по себе, когда я думаю о том, что пользуюсь благами мира, обреченного на гибель, и ничего не могу сделать, чтобы предотвратить ее.
Последнюю реплику Одиссея Витька как будто и вовсе не услышал.
– И сколько нам еще осталось? – спросил он.
– Сейчас вас от бездны вечности отделяет два с половиной тысячелетия, – ответил Одиссей.
Витька с облегчением свистнул.
– Ну прямо камень с души свалился. Слушая вас, я было подумал, что нам осталось от силы года два.
– Два тысячелетия, два года – какая разница, – совсем уж невесело усмехнулся Одиссей. – Для вечности даты, которыми мы привыкли измерять время, не имеют значения. Бездна вечности движется по временной шкале, пожирая год за годом. Расстояние между вами постоянно сокращается. И когда-нибудь наступит тот час, когда она проглотит и нынешний год.
– Но я успею прожить свою жизнь до конца, – произнес Витька таким тоном, как будто у него пытались отнять его неотъемлемые права.
– И да и нет, – ответил Одиссей. – Сначала вы проживете свою жизнь полностью. Затем бездна вечности откусит от нее один год. Потом еще один. И так, год за годом, в обратном направлении по шкале времени, пока не наступит день, когда вас еще не было на свете. Как мне ни горько об этом говорить, но вы обречены на то, чтобы снова и снова, тысячи раз подряд переживать собственную смерть и гибель всего человечества.
Озадаченный, Витька ухватил себя пальцами за мочку уха.
– И этого никак невозможно избежать? – спросил я.
– Мы уже оставили всякую надежду остановить расширение бездны вечности, – ответил Одиссей. – Сделать это не в наших силах.
– Так, может быть, мы сами можем что-нибудь придумать?
Одиссей ничего не ответил, только покачал головой.
– А можно укрыться у вас, ну, там, где нет времени? – осторожно поинтересовался Витька.
Одиссей вновь отрицательно качнул головой.
– Ну это я просто так спросил, – как будто извиняясь, развел руками Витька. – Просто ради любопытства. Я даже и знать не хочу, почему вы никому не предоставляете убежища. Или, может быть, для кого-то все же делаются исключения? Ну, скажем, для особо выдающихся личностей? Я, естественно, имею в виду не себя, а, скажем, лауреатов Нобелевской премии…
– Нет, – резко отрубил Агамемнон. – И давайте больше не будем возвращаться к этому вопросу.
– Хорошо, – с готовностью согласился Витька. – Тем более что время у нас в запасе еще есть…
Я вновь и вновь, слово за словом, прокручивал в уме наш разговор с солтеками и никак не мог взять в толк, для чего они нам все это рассказали? Чтобы запугать? Глупо пугать человека тем, что произойдет через два с половиной тысячелетия, – по меркам человеческой жизни это слишком большой срок для того, чтобы всерьез испугаться. Если бы Агамемнон с Одиссеем пытались таким образом склонить нас к сотрудничеству, то им следовало бы оставить нам хоть призрачную надежду на то, что к моменту гибели нашего времени они предоставят нам убежище. Но «нет», произнесенное Агамемноном, прозвучало настолько однозначно, что не допускало никаких иных толкований его отказа. Тогда почему они рассказали нам о бездне вечности, которая, как выясняется, была куда более серьезной угрозой для человечества, чем ядерная война, которой мы сами себя упорно пугали, экологическая катастрофа, которой, по словам солтеков, нам удастся избежать, и вторжение инопланетян, ставшее золотой жилой для писателей- фантастов и кинематографистов. Угроза гибели человечества, по мнению солтеков, была неотвратима. Их будущее уже погибло. Наше становилось все меньше, съеживаясь, как шагреневая кожа. Если все равно ничего уже невозможно было сделать, так не лучше ли было бы позволить нам прожить свою жизнь в неведении?..
От невеселых размышлений меня оторвал дверной звонок. Это был Витька. Утром он позвонил мне и сказал, что готов встретиться и поговорить. О чем? Этого вопроса я задавать не стал, поскольку и без того было ясно, что речь пойдет не о последних парламентских дебатах. Я тоже чувствовал готовность высказать кому-то, кто сможет меня понять, все то, что несколько дней бродило у меня в душе.
Едва кивнув мне с порога, Витька тут же пробежал в комнату, схватил со стола дистанционный пульт телевизора и, упав в мое любимое кресло, принялся щелкать кнопками, переключаясь с одного канала на другой.
– А, вот оно! – довольно хлопнул он по кожаному подлокотнику, когда на экране появилось то, что он искал.
– С каких это пор ты смотришь «Секретные материалы»? – удивился я, увидев на экране знакомое до боли лицо агента Малдера.
– С тех пор, как Агамемнон сказал, что это их продукция. – Витька схватил со стола мою кружку с чаем и, сделав глоток, скорчил презрительную мину. – Снова у тебя зеленый чай.
Восприняв критику как должное, я безропотно отправился на кухню, чтобы заварить своему приятелю черный чай.
Чайник, наполненный водой, уже стоял на включенной плите. Улыбнувшись, я вернулся в комнату.
– Слушай, что у них там происходит? – Витька с возмущением ткнул рукой в экран. – Я ни черта не понимаю!
– Это федеральный агент Фокс Малдер. – Я сел на стул и пододвинул поближе к себе кружку с чаем, дабы Витька более не покушался на нее. – Он разоблачает заговоры правительства против всего
