– Да, понимаешь, здесь гаст людей пожрал…
Круглая физиономия Вадика вытянулась, когда он увидел разбросанные по асфальту мертвые, окровавленные тела.
– Ох и ни фига себе! Полный пентакль!
– Чего там? – выглянул из другого окошка парень по прозвищу Альпачино. Именно так – в одно слово.
– Могвая гаст чуть не сожрал! – объяснил ему Вадик.
– Правда, что ли?
– Да вон, гляди, повсюду трупаки лежат!
Из-за надрывающейся музыки им приходилось орать друг на друга. А вот приглушить звук почему-то никому не приходило в голову. Наверное, так было надо.
No future! No future! No future! For me!..
Никто не знает, что он собирается делать до тех пор, пока не сделает это. Но тогда уже будет поздно. Слишком поздно.
– Могвай! Могвай!
Он тряхнул головой. Мысли разлетелись мелкими крошками, вспыхнули и замерцали, словно искры в ночи. Глухой, непроглядной.
No future! No future! No future! For you!..
– Ну что, так и будешь стоять? Забирайся в машину! Живо!..
Альпачино распахнул заднюю дверцу:
– Давай, Могвай, поехали с нами! Прыгай!
Он знал этих ребят. Они вместе учились в школе. Друзьями никогда не были, но, встретившись на улице, здоровались. Случалось, курили втихаря вместе, травили анекдоты про баб. Парни из одного двора – свои в доску.
И все же какие-то сомнения у него оставались. И кто их знает, откуда они выползали?
Может быть, все же лучше патрульных дождаться?
Чуть прихрамывая, он подошел к машине:
– А вы куда направляетесь?
– На вечеринку к Берте!
– Я ее не знаю.
– Ну и что? Она тебя тоже не знает! Сегодня ночь Ктулху, Могвай!
– А, ну да, – кивнул он и посмотрел назад.
Ночь Ктулху. Может быть, гаст тоже по этому поводу резвился? Хотя – нет. Ночь Ктулху – это люди придумали. Как Ночь Всех Святых. Или День святого Валентина. Лишний повод, чтобы дурака повалять. А гасту, чтобы резню устроить, повод не нужен. И может, прав был гаст? Насчет того, что у каждого свой путь? И очень многое, если не все, зависит лишь от точки зрения?
– Могвай! Ну ты едешь или нет?
– Да!
– Ну вот!
Альпачино подвинулся в глубь машины, освобождая место новому пассажиру.
Он сел на заднее сиденье и захлопнул дверцу.
Вадик вдавил в пол педаль газа. Машина не то охнула, не то застонала. Могвай подумал даже, что все, никуда они не поедут. Но старенькая «Вольво» взяла-таки старт. И, разогнавшись, неплохо, почти уверенно покатила вперед.
В машине стоял плотный, сладковатый запах конопли. И это при том, что все окна были открыты, а заднего стекла так и вовсе не было.
На переднем сиденье, рядом с Вадиком, сидел парень, страдающий тяжелой формой ожирения. Он даже голову не смог назад повернуть, чтобы взглянуть на Могвая, когда их представляли друг другу. Только складки жира на шее мерзко колыхнулись. Вадик назвал толстяка Блюром. Тот влажно чмокнул губами и что-то булькнул. Собственно, Могваю было совершенно без разницы, что имел в виду Блюр. Он не собирался вникать в его невнятицу. Альпачино прижал к дверце двух девиц в коротких юбчонках, сетчатых чулках и переливающихся топиках. Могвай не видел, но готов был поспорить, что на ногах у них уродливые босоножки на высоченной, сантиметров девять-десять, платформе из прозрачного пластика – мода нынче такая. Иногда внутри такой платформы еще и искусственные рыбки плавали. Или разноцветные звездочки мерцали, перемигивались. Но это уже были фирменные примочки. Девчонки же носили китайский ширпотреб. Как пить дать. Одна из них была совсем худющая, как жердь, с длинными, прямыми, абсолютно бесцветными волосами. Могвай даже подумал, не альбинос ли она. Но глаза девчонки закрывали круглые темные очки. Она даже не улыбнулась, когда Альпачино представил ее – Катюша. Вторую, ту, что поплотнее да пониже ростом, звали Светлой. Именно так, уточнила обладательница необычного имени – не Света, а Светла. Ну и ладно, подумал про себя Могвай. Ему было все равно, как зовут девчонок – он свое имя не мог вспомнить. И это начинало его раздражать. Конечно, можно было спросить у ребят, да только сначала нужно было придумать, как это лучше сделать. А то ведь на смех поднимут, если напрямую спросишь: мол, мужики, никто не напомнит, как меня зовут? Как назло, дельных мыслей в голове не было. А те, что ползали, были настолько скучны и неинтересны, что о них хотелось поскорее забыть.
– Далеко нам? – спросил он у Вадика.
– Да уже рядом, – не оборачиваясь, ответил тот.
– А где вы меня подобрали?
– Ты че, серьезно, Могвай?
– Ну… Вообще-то хотелось бы знать.
– Да неподалеку от парка Калинина. Прямо за железкой. Мы туда за девчонками заезжали. И Блюра, вон, подхватили.
Толстяк снова колыхнулся, как студень, и булькнул что-то неопределенное.
Его никто не слушал.
Он был никому не интересен.
Так же как и его мнение по тому или иному вопросу.
Разговор шел помимо него. Не обтекая даже, а просачиваясь сквозь его необъятную тушу.
Что он вообще делал в этой машине?
Могвай наклонил голову и прижал ладони к вискам. Ревущая, долбящая по мозгам музыка не давала сосредоточиться. А ему нужно было подумать. Хотя бы самую малость. Собраться с мыслями.
Его подобрали неподалеку от дома. Но он не понимал, где он находится и как туда попал…
У него болела левая нога. Могвай подвернул штанину и увидел рану на щиколотке. Как будто укусил кто. На локтях тоже были ссадины. Свежие, еще сырые. Но, так же как и укус на ноге, обработанные антисептиком. Могвай провел ладонью сначала по одной щеке, затем – по другой. Коснулся пальцами лба. Быть может, у него и лицо разбито?.. Может, подрался с кем?..
– Ты, видно, Могвай, какой-то классной дури засадил, – хитро прищурился Альпачино. – По самые уши. Не то счастливый, не то тормознутый.
– А может быть, тормознутый оттого что счастливый, – хихикнула Катюша.
– Или счастливый, потому что тормозит, – поддакнула ей Светла.
– Умолкните, бестолковки! – цыкнул на девчонок Вадик. – У Могвая шок! Его гаст чуть не сожрал!
– Нет, – вяло мотнул головой Могвай.
– Ну, я и говорю – не сожрал!
– Ты у нас теперь не Могвай, а Красная Шапочка, – улыбнулся Альпачино.
– Кончай! – осадил приятеля Вадик.
Могвай открыл бутылку с водой, которую так и держал в руках, и тремя большими глотками допил все, что в ней оставалось. Во рту все равно было сухо.
Толстый достал из кармана портсигар, старый, металлический, помятый. На крышке – памятник воину- освободителю в Трептов-парке. Из портсигара появилась аккуратная самокрутка, похожая на готовую к бою торпеду. Блюр сдавил конец самокрутки мокрыми, липкими губами, щелкнул зажигалкой и начал раскуривать. Тщательно, со знанием дела. С переднего сиденья потянуло густым, терпким, чуть
