праздничные гирлянды, отмечающие места, где особо активно бурлила, вскипала и пенилась ночная жизнь. Где можно обменять валюту или снять деньги с банковской карты. Купить выпивку или наркоту. Обзавестись временной подружкой, на полчаса или на всю ночь – все дело только в цене. Сыграть в карты, в домино, в лото или рулетку. Купить ствол и патроны к нему. Новый пистолет стоил дорого, юзаный отдают едва ли не за бесценок. С юзаным лучше не попадаться. Патрульные и разбираться не станут, откуда у тебя ствол, сразу к стенке поставят. Что, наверное, правильно. Каждый должен быть в ответе за то, что прикупил. Ну а прикупил паленый ствол, так не суйся с ним туда, где замести могут. Лучше купи себе раков и пива к ним. Здесь все можно купить. Даже раков. И все это – среди кромешной ночной тьмы.
Могвай смотрел сквозь треснутое лобовое стекло и не мог понять, проваливается ли автомобиль в гигантскую черную воронку, озаряемую редкими всполохами света, или же это сама ночь несется им навстречу, безжалостно пожирая все, что встречается на пути. Время, пространство, люди, автомобили – ей все равно. Она голодна. Зверски голодна. И голод ее никто и никогда не утолит. Это как проклятие, древнее, как сам мир.
Края воронки, в которую неудержимо падал автомобиль, начали вращаться. Прилипшие к ним огни, описывая круг за кругом, превращались в светящиеся кольца. Откуда-то издалека доносился бессмысленный смех и сдавленное хихиканье. И над всем этим плыл густой, тяжелый аромат травы с необыкновенно красивым, поэтическим названием.
Могвай решил, что пока они еще не провалились в разверзшуюся темную бездну, он должен написать поэму. Призванную запечатлеть в словах их падение. Чтобы потом поведать о нем другим. Предтечам или потомкам. Это будет восторженный гимн безумию. И одновременно предупреждение тем, кто осмелится идти тем же путем, не будучи готов заглянуть в глаза бездне.
И тут из воронки мрака выплыло то, чего он никак не ожидал.
– Могвай!
Хотя если подумать…
– Могвай!.. Вадик, Могвая накрыло!
Бездна проглотила его имя, а затем отрыгнула его. Должно быть, оно показалось ей несъедобным.
– Кончай дурковать, Могвай!
Это уже Вадик, выйдя из машины и открыв заднюю дверцу, тряс его за плечо.
Он поднял руку:
– Я в порядке!
– Ну, так вылезай! Приехали!
Он посмотрел на Блюра, расплывшегося по переднему сиденью. Ему вдруг стало интересно, как он-то будет вылезать из машины. И как его туда вообще запихнули? Он ведь вдвое шире дверного проема. Не иначе как здесь крылась какая-то хитрость. Или – обман. А может, оптическая иллюзия.
– Могвай, трель твою!..
Его имя не Могвай. Хотя многие его так называют.
Его имя – Семен.
Да.
Семен Каламазов.
Это имя выплюнула ему в лицо бездна.
Вместе с заклинанием:
No future!
Неотложка. Санитары
– Движение вперед всегда связано с необходимостью оторвать зад от стула.
– А с чем связано движение назад?
– Вперед, назад – какая разница! Все относительно, друг мой.
– Так уж и все?
– Абсолютно! Старик Эйнштейн был гением. Хотя сам он этого не признавал. Назад, вперед – это только абстракция. Слова, которые мы сами придумали, рассчитывая сделать окружающий нас хаос более упорядоченным и понятным, а на самом деле только окончательно все запутали.
Марина сидела меж двух санитаров и вертела головой из стороны в сторону. Кто говорил – на того и смотрела. Ей было абсолютно все равно, что они говорят. Она даже не особенно прислушивалась к словам. Для нее были важны голоса. Они были живые. И внушали надежду на то, что все будет хорошо. Прежде она была совершенно иного мнения о санитарах-чистильщиках. Они казались похожими на ангелов смерти. Ну или что-то вроде того. А эти двое были обычными парнями. Настолько обычными, что это казалось невозможным. Рядом с ними было легко и спокойно.
– Слова – это все равно что фантики от конфет. Зачастую мы их просто не замечаем. А порой обертка оказывается куда интереснее содержимого.
– «Раковые шейки».
– Что?
– Конфеты были такие – «Раковые шейки».
– Мне они не нравились.
– Мне тоже. Но я все время думал, при чем тут раки? Не из раков же конфеты делают? И где у рака шея?
– Ха! А ты вспомни – «Мишка на севере», «Белочка», «Ласточка».
– Это что! Были еще «Красная Шапочка», «Буратино» и «Гулливер»!
– Так вот я как раз об этом и говорю! Слова зачастую ничего не значат. Они существуют только для того, чтобы маскировать скрытый за ними смысл. В результате мы начинаем воспринимать окружающий мир не как реальность, а как набор символов. Сложность прикрывается видимостью простоты. Проблемы оборачиваются блестящей мишурой. То, что говорят о том или ином предмете, становится важнее его самого. Человек так просто уже ничего собой не представляет, не будучи запечатлен системой мультимедиа.
– А мне вот, например, не хватает интереса.
– А по мне, так и черт с ним.
Особенно Марине нравилось, когда, подъезжая к заполненными машинами перекрестку, Верша включал мигалку и сирену. Нужно было видеть, как старательно, едва не наезжая друг на друга, освобождают им путь все прочие автомобили. А Верша только посмеивался и знай себе давил на газ. Он был уверен, что даже если зацепит какую-то из машин, у владельца и мысли не возникнет затеять с ним разборку по поводу случившегося. Он будет думать лишь о том, как бы незаметно и поскорее умотать куда подальше. Туда, где нет чистильщиков.
Ан нет! Не угадал! Не выйдет, братишка! Чистильщики нынче повсюду. Гильдия, понимаешь ли…
– Гильдия! – косясь на девушку с глубокой гордостью и чувством собственного достоинства, произносил Верша. – Гильдия, понимаешь ли!
Хотя и сам плохо понимал, что это значит.
Зато как звучит!
– Гильдия, трель ее!
Верша тащится, как удав!
Еще бы!
С ним рядом в машине едет девушка!
И пускай она совсем не в его вкусе, да и косится чаще не в его сторону, а на Гибера – все равно! Да, все равно! Все равно – девушка в машине это брюлово. Это создает какую-то совершенно новую, волшебную, отчасти дурманящую атмосферу. Шарм – это вам не свинина под сырным соусом. Шарм – это, надо сказать, нечто совсем иное. Стал бы он иначе разводить философскую канитель насчет слов и образов! Можно подумать, ему это очень интересно. Он не понимал и половины из того, что говорил. Только повторял запомнившиеся слова. Два раза в месяц лекции для санитаров читали эксперты из Гильдии. Посещение этих собраний было обязательным. Хотя, по мнению большинства слушателей, ни о чем дельном речь там не шла. Лектор говорил много, витиевато и затейливо. Плел словесные арабески, будто только этим всю жизнь и занимался. Его совершенно не интересовало, понимают ли его слушатели. Он выстраивал словесные конструкции, объединял их в блоки и отправлял в зал. Дальнейшее происходило само собой. Уже
