— Нет, так не годится! — закричала Клэр. — Мы должны просить Лолоту. — И Клэр, торжественно отвешивая стряпухе низкий поклон, сказала: — Гнездо и гости покорнейше просят мадемуазель Лолоту выступить и показать, как танцуют на ее родине, в здешних местах.
— Мадемуазель Клэр, что вы! — воскликнула Лолота. — Это вы танцуете, как артистка, а я не умею. У нас в деревне танцуют только «лягушку», да ведь это даже не танец…
— Вот и станцуй «лягушку»! — завопил Жюжю. — Хочу «лягушку»!
— Иди, иди, девушка, нечего ломаться, — поддержала Жюжю старуха Видаль. — Я тоже когда-то была недурной танцоркой, — прибавила она так, чтобы все слышали.
Лолота вышла к костру, жеманно оправляя косынку на плечах и поглядывая на свои ноги в нарядных туфлях, подаренных Марселиной.
— Попрошу «лягушку»! — сказала она музыкантам.
Рамо что-то быстро шепнул Корасону. Тот кивнул и ударил по струнам гитары. Раздались звуки «гренуй». Это было нечто вроде чечетки. И пока стыдящаяся, но очень довольная Лолота старательно выбивала каблуками такт незатейливого танца, Рамо поспешно направился к Марселине, которая уже разговаривала с Этьенном и Точильщиком.
— Ну, что там делается у вас? Я прямо места себе не находила… Эти вести из Парижа, тревожные слухи… Совещания с американцами… Радио, газеты — все кричат об этом… — нетерпеливо выспрашивала Марселина Точильщика.
— Видела бы ты, что творится в городе! — отвечал ей свистящим шепотом Жан. — Теперь ты бы не узнала Заречья. Всюду полицейские патрули, от охранников нет прохода. Ходят слухи о всеобщей забастовке, об арестах.
— А поглядели бы вы, что у нас на заводе делается! — перебил Точильщика Этьенн, которому не терпелось поскорее выложить и свои новости. — В перерыве рабочие соберутся поговорить, являются охранники и всех разгоняют. Вчера мы с отцом выходим из цеха, а они выстроились у ворот и всех осматривают. Мы им кричим: «Проверьте-ка лучше своих хозяев!» Отец говорит, здесь дело вовсе не б одном Фонтенаке.
Из темноты вынырнул Рамо.
— Удалось тебе узнать, о чем говорил тогда Антуан? — обратился он к Точильщику.
— Пока еще нет. Все повторяет, что он верный слуга. Правда, у нас в запасе еще неделя.
— В городе всех известили о собрании? — спросила Марселина.
— Всех, — кивнул Жан. — Я говорил с людьми. В Комитетах Мира все уже знают, готовят обращения к правительству, протесты. Вообще, видно, разговор будет большой.
— А день приезда Фонтенака выяснили? — опять спросил Рамо.
— Фонтенак должен быть здесь двадцать второго июля, — приглушенно ответил Этьенн.
Марселина легко дотронулась до его руки. Этьенн обернулся и вздрогнул. Шагах в десяти, почти сливаясь со стеной кухни, стоял Хомер. Его поза, напряженная и неестественная, его вытянутая шея выдавали его с головой: он подслушивал. Злая досада кипела в Хомере: разговаривали так быстро и тихо и вдобавок по-французски, а он так плохо знал этот язык!
ЮДЖИН НЕ СПИТ
Херувим удивленно таращил свои невиннейшие незабудковые глазки: сколько раз он видел мадемуазель Ивонн в церкви, сколько раз подавал ей молитвенник, святую воду из кропильницы, свечи, а никогда не замечал, что у Засухи красивые ровные зубы и прелестная улыбка. А румянец, внезапно появившийся на пергаментно-желтых щеках? А голос, этот бесплотный, шелестящий, как сухой листок, голос Засухи, который приобрел вдруг грудные женственные ноты и даже кокетливые интонации.
— Вы ко мне, Анж? И вы уверены, что именно я нужна вам?
Анж потупил глазки.
— Д-да, мадемуазель.
Засуха снова улыбнулась, и Анж пришел уже в совершенное недоумение: что же такое происходит с сестрой начальницы пансиона?
Всего несколько дней провела Засуха в Гнезде, но уже начинало оттаивать ее бедное заледеневшее сердце, уже начинали радоваться глаза, и опрометью бежала она утром на зов Марселины, заранее счастливая, как девочка. А тут еще Лисси привела к ней Клэр и сказала:
— Познакомься, Клэр. Это наша воспитательница мадемуазель Ивонн.
И Клэр улыбнулась ей и сказала:
— Как же, знаю. Слышала, что мадемуазель Ивонн очень хорошая…
У Засухи даже слезы навернулись на глаза: первый раз в жизни ей сказали, что она хорошая. С какой охотой принимала она теперь участие во всех занятиях грачей! А вчера Марселина застала ее оживленно разговаривающей с двумя женщинами из Заречья, которые пришли навестить своих ребятишек.
— Доктор их осматривал, — говорила Засуха. — Конечно, они слабенькие, недокормленные, но у нас они быстро поправятся. Наши дети все очень здоровые.
И, боже, как смешалась, как покраснела она, убедившись, что Марселина слышала это «у нас» и «наши дети».
— Извините меня, госпожа Берто, — пробормотала она. — Я, кажется, позволяю себе лишнее… Но я уже так свыклась со всеми вами…
Вместо ответа Марселина обняла ее.
Вот почему мадемуазель Ивонн стояла перед Херувимом преображенная, не похожая на себя.
— Так зачем же я понадобилась вам, Анж?
Херувим начал скороговоркой:
— Вот, значит, были мы у госпожи Фонтенак в замке. То есть, конечно, это господин кюре был, а я сидел в саду, а потом пошел в дом привратника.
А поехали мы в замок потому, что господин кюре хотел сказать хозяйке, что делается в городе, и сам хотел узнать, когда окончательно ждут господина Фонтенака. Ну вот, значит, сижу я у ворот, и вдруг прибегает за мной Антуан, их слуга, и велит мне идти наверх, к хозяйке. Я и пошел. Тут ваша сестра, госпожа Кассиньоль, велела мне бежать сюда. Чтоб я, значит, сказал вам, чтоб вы, значит, и те барышни, которые приехали с вами, немедленно возвращались в город.
— Немедленно возвращались в город… — машинально повторила Засуха.
Наступила долгая пауза. И вдруг на глазах Херувима с мадемуазель Ивонн начало совершаться обратное превращение. Померкли глаза, поблек румянец на щеках, увяла улыбка, и перед семинаристом снова предстало давно знакомое существо, похожее на лист из гербария.
— Можете передать сестре, что мы возвращаемся, — словно дуновение, донеслось до Херувима. Засуха зябко передернула плечами и отвернулась к окну. Однако Херувим не собирался уходить.
— Очень уж неспокойно в городе, мадемуазель, — стараясь говорить авторитетно, как сам кюре Дюшен, продолжал он. — Красные готовят какое-то собрание. Всюду висят их листовки и объявления. Наверное, поэтому госпожа Кассиньоль, значит, желает, чтобы вы вернулись… Господин кюре виделся с префектом. Заводские, говорят, опять волнуются… Я был в Заречье, там на каждом шагу плакаты, воззвания… Господин Морвилье говорил нашему кюре, что пахнет беспорядками… И что им надо, этим красным! Не понимаю… Ну, госпожа Кассиньоль как про все это узнала, так и всполошилась. А тут госпожа Фонтенак говорит: «Как вы могли позволить вашим воспитанницам отправиться в это Гнездо? Ведь это бог знает что за место!» Ну, она, значит…
— Хорошо, Анж, ступайте, — прервала его, не оборачиваясь, Засуха.
Херувим посмотрел на сухие волосы, на узкую спину с выступающими лопатками, поправил свою бархатную скуфеечку, воротник и, чувствуя себя неотразимым, вышел из классной.
В это утро в Гнезде было необычно тихо и пустынно. На широком, чисто выметенном дворе не было ни души. Только из трубы кухни шел легкий дымок, показывающий, что не все ушли из Гнезда. Во всяком случае, Лолота была на месте и, видимо, готовила с дежурными обед. Да еще из окон второго этажа время
