— Ну, скажи, какие у меня сейчас глаза? — не отступалась она.
— Как вода Фюрона в том месте, где он уходит под гору. Как вода Фюрона, когда он тебя проглотил.
Альгонда замерла. Странно, но эти слова Матье, произнесенные внезапно охрипшим голосом, ее испугали.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Что у тебя были глаза цвета Фюрона, когда я вытащил тебя на берег.
Между ними повисло давящее молчание, нарушаемое лишь скрежетом копыт по каменистой почве. Потом Матье добавил:
— Сегодня ты тоже тонула, только в слезах, верно?
— Марта поймала меня, когда я подслушивала у двери госпожи Сидонии. Матье кивнул. На губах его появилась легкая улыбка.
— Придет день, и я ее убью, — заявил он твердо.
По спине Альгонды, несмотря на жару, пробежал холодок.
— Она того не стоит, и потом, я сама виновата. Я хотела узнать, по какому делу прискакал рассыльный… И я решила, что теперь меня накажут, и мать вместе со мной, потому что эта склочница тут же наябедничала госпоже. А вышло совсем по-другому. Госпожа Сидония забрала Марту с собой, а меня на время своего отсутствия назначила горничной при бароне.
— Горничной при бароне? — вздрогнув, переспросил Матье и с тревогой посмотрел на девушку.
— Наверное, Марта уезжала зеленая от злости! Хотелось бы мне на нее посмотреть…
— Если барон к тебе прикоснется, я его убью! — поклялся юноша, пронзая ее горящим взором.
— Кто ко мне прикоснется?
— Барон, кто же еще! Его дама уехала, а он может захотеть женской ласки…
Альгонда нахмурилась. Она не много знала об амурных делах, если не считать жестоких сцен, когда пьяный отец насиловал мать, ей пришлось в детстве быть тому свидетельницей. Баром Жак никогда не позволял себе ничего лишнего, да и госпожа Сидония, если судить по блеску ее глаз, была с ним счастлива. Нет. Матье говорит глупости! Если бы ей грозила опасность, Жерсанда наверняка бы предостерегла ее.
— Я постараюсь держаться от него подальше, — сказала она, желая успокоить юношу.
Ом кивнул. Невдалеке показалась мельница с медленно и ритмично крутящимися крыльями. Уже был слышен скрежет жерновов.
— Ты не скажешь, зачем приезжал рассыльный?
— Я пообещала сохранить секрет.
— И Мелюзине тоже пообещала?
Альгонда вздохнула.
— Ты мне не доверяешь, вот и вся правда. И зря, Альгонда, потому что, клянусь Богом, я убью любого, если надо будет тебя защитить. Убью, потому что люблю тебя и уж лучше мне болтаться в петле, чем потерять тебя навсегда.
Альгонда не знала, что на это сказать, и обрадовалась, увидев, что им навстречу уже спешит мельник.
Жак де Сассенаж не мог понять, проснулся он или все еще видит кошмар, но ощущение, что его ноги сжимают тиски, да так сильно, что еще немного, и он закричит от боли, не уходило. Он попытался понять, что происходит. Доводилось ли ему слышать, чтобы с кем-то, кроме Мелюзины, происходило подобное превращение? И потом, как он оказался в этом месте? Это явно была спальня, но обстановка ее была ему совершенно незнакома. Никогда прежде он не видел этого богато украшенного резьбой ложа с изорванным пологом… Одна из стоек кровати, изъеденная древоточником, сломалась. В комнате пахло сыростью и тленом. И только камин с облицовкой из резного камня сохранил изначальную красоту. Ему захотелось подойти к камину поближе, чтобы рассмотреть висевший над ним портрет. На нем была изображена красивая девушка в платье цвета лазури, придерживающая рукой края фартука, полного полевых цветов. Он сразу узнал и ее лицо, и каштанового цвета косу, но что она делает здесь, в этой заброшенной, спальне? К черту правду и боль в щиколотках! Жак во что бы то ни стало решил рассмотреть портрет. В ушах его звучал нежный голос, напевавший песню, скорее всего, старинную. Он позволил было мелодии убаюкать себя, когда вдруг осознал, что извивается на пыльном паркете, словно змея, и ноги его как будто срослись. Он закрыл руками уши, смежил веки. Сердце билось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Когда же он снова открыл глаза, то понял, что лежит на стеганом одеяле, в своей постели, и солнечный луч падает ему на лоб. Он приподнялся и убедился в том, что ноги у него те самые, что носили его с детства, и он может свободно ими шевелить. Он засмеялся было над собственной глупостью, но острая боль снова свалила его на подушки. Мигрень стала еще более мучительной.
Усевшись на место рядом с возницей, Альгонда снова запела, и на этот раз Матье, позабыв о плохом настроении, стал писклявым голоском ей подпевать. Мельник помог юноше погрузить на повозку мешки с мукой, а девушка тем временем качала на коленях младшенького, за что жена мельника и мать многочисленного потомства, которая как раз была занята чисткой овощей, была ей очень признательна. Альгонде очень нравилось бывать в уютном доме этой супружеской четы, и она нередко, пользуясь случаем, заходила к ним в гости, а благодаря ремеслу Жана, отца Матье, повод для этого появлялся часто. По дороге в замок Матье и Альгонда, которым можно было не торопиться, обычно заезжали в деревню, чтобы побродить босиком по мелководью под мостом — в этом месте Фюрок был самым спокойным. Там они встречались со сверстниками, устроившими себе короткий отдых после тяжелой работы, спеша воспользоваться летним теплом. Волов Мятье по привычке привязал к колышку у дороги, чтобы они могли попастись. Он не сомневался, что никто не тронет груз — все знали, что это собственность сеньора. Матье и Альгонда спустились по тропинке к реке. На берегу они сняли обувь и беззаботно присоединились к группе парней и девушек, с громким смехом обливавших друг друга водой.
К воротам замка Матье и Альгонда подъехали спустя два часа. По пути о серьезных вещах они не говорили, довольствуясь шутками и обычной болтовней, и расстались у двери в донжон — оба во влажной после игр у реки одежде и оба грустные от того, что пришло время вернуться к работе.
Альгонда, которая вскоре должна была предстать перед бароном, решила подняться в их с Жерсандой комнату и привести себя в порядок. На лестнице, несколькими пролетами выше, она услышала сердитый голос матери.
— Тебе следовало мне сказать!
— Но я не подумала…
— Разве тебя просят думать? Достаточно делать то, что велено! — громыхнула Жерсанда.
Девушка, с которой она говорила, разрыдалась как раз в тот момент, когда Альгонда поравнялась с ними.
— А, и ты явилась! — ворчливо бросила ей мать и добавила, обращаясь к юной служанке: — Хватит рыдать! Что сделано, того не воротишь. Я найду способ все уладить. Но на будущее…
Жерсанда погрозила пухлым пальцем у бедняжки перед лицом, которая, хлюпая носом, закивала. Достаточно было управительнице указать все тем же пальцем на лестницу, как служанка скрылась из виду.
— Идем! — приказала Жерсанда дочери.
Она стала торопливо подниматься по ступенькам, рассказывая на ходу:
— Я поручила этой гусыне собрать посуду со стола барона. Пробило девять, и она уже собралась уходить, когда услышала его крик. И как ты думаешь, она пошла посмотреть, не случилось ли чего, или прибежала ко мне? Ни то ни другое! Она немного постояла у двери в его спальню, но поскольку там было тихо, убралась восвояси.
— Но ведь ничего не происходило! — заметила Альгонда — она все еще не могла понять причину беспокойства матери.
Барон, по ее мнению, был еще вполне в состоянии само себе позаботиться. Жерсанда резко остановилась и, живо обернувшись, посмотрела на дочь сверху вниз, благо находилась на несколько ступенек выше.
