Берри по имени Бюрго.
— В такой час нам придется долго колотить в дверь, прежде чем нас впустят. И я не хочу привлекать внимание местных жителей. Дождемся рассвета в лесу, нам все равно через него ехать. Найдем поляну и переждем несколько часов.
Бюрго огорченно вздохнул и натянул поводья, повторяя маневр своего предводителя. Де Люирье отделился от отряда, чтобы напоить коня в Фюроне, протекавшем чуть ниже дороги. Остальные поехали следом за ним. У реки они спешились и напились рядом с лошадьми в тени ольховых деревьев, росших на противоположном берегу. Стоя на плоском камне, Филибер де Монтуазон потянулся, чтобы облегчить боль в суставе. Прямо перед ним в темноте вырисовывалась высокая крепкая изгородь, нависающая над дорогой, с которой они только что съехали. Если память ему не изменяла, это была довольно крупная ферма. Интересно, готовит ли все еще ее хозяин черничную настойку, которой когда-то угощал Сидонию в его присутствии? Можно было бы стащить у него бутылочку, чтобы обмануть эту раздражающую слабость. Взгляд Филибера де Монтуазона упал на подъемную решетку. Он вздрогнул. Несмотря на тень, в которой утонул вход на ферму, он мог бы поклясться, что решетка поднята. Это противоречило всем правилам предосторожности. Инстинктивно он насторожился. Если на ферму проникли воры и теперь издеваются над ее обитателями, ему нужно вмешаться, иначе в замке ему будет обеспечен весьма прохладный прием. Ощущение опасности воспламенило ему кровь.
— Ко мне, мои рыцари! — воскликнул он, поворачиваясь к товарищам.
Те моментально схватились за перевязи. В два шага они оказались с ним рядом, безмолвные и готовые выхватить оружие. Лошадей они привязали к ветке дерева, изогнутый белесый ствол которого нависал над рекой.
Филибер де Монтуазон пальцем указал на ферму.
Остальные понимающе кивнули. Его подозрение превратилось в уверенность — фигура в черной накидке с капюшоном вышла на дорогу.
— Бюрго направо, Фабо — налево, де Люирье со мной, — распорядился он.
Человек в накидке тем временем остановился у решетки и поднял руки к небу. В едином порыве госпитальеры бросились к нему, отрезая ему путь к отступлению.
Глава 21
Альгонда проворно раздвинула шторы, благодаря которым в комнате царил полумрак. Под глазами у нее были темные круги — она спала очень плохо и видела сны, населенные гарпиями, которые, гримасничая, летали вокруг нее, а потом набрасывались на ястреба и рвали его в клочья. Потом непонятно откуда раздался демонический хохот Марты и стенания Филиппины. Оказалось, что гарпия держит девушку в плену в этой самой башне. Альгонда в конце концов ушла прочь — туда, где ее ждал Матье. Судя по всему, эти сны были следствием неспокойной совести — Альгонда сделала выбор и теперь мучилась сознанием своей вины. Однако когда наступило утро, она уже не чувствовала себя ни виноватой, ни грустной.
— Пора вставать, мадемуазель, солнце уже высоко, — весело сказала она, останавливаясь у изножья кровати Филиппины.
Девушка открыла один глаз и тут же со вздохом его закрыла, и, чтоб яснее показать свое неудовольствие, натянула простыню на лицо.
— Как вам будет угодно, — Альгонда улыбнулась. Только знайте, что сегодня утром, очень рано, в замок прибыл рыцарь и сгорает от желания видеть вас прямо сейчас.
— Рыцарь? Какой рыцарь?
— Я ничего не скажу, пока вы не соизволите встать с кровати, — упрямилась Альгонда.
Из-под простыни показались глаза, потом сморщенный носик.
— Знала бы ты, что целых пять лет каждый день строгие монахини будили меня ни свет ни заря и вели в холодную часовню молиться!
— Зато сегодня утром все будет по-другому. Сейчас уже десять. Вы пропустили мессу и свой завтрак. Вставайте! Я принесла вам завтрак.
Филиппина вздохнула так, что могла бы разжалобить мертвого, но все же отбросила одеяло. Альгонда поднесла ей домашнее платье.
— Сегодня утром ты ведешь себя дерзко, — упрекнула Филиппина свою горничную, которая как раз помогала ей надеть платье поверх ночной сорочки.
— Пожалуйтесь на меня госпоже Сидонии, она разрешила мне вас растолкать, если не захотите встать по доброй воле.
— Черт бы побрал мою кузину!
Филиппина подошла к окну, которое Альгонда оставила открытым, и, любуясь долиной, потянулась, словно молодая кошка.
— Никогда так хорошо не спала, — призналась она, оборачиваясь.
На столе она увидела супницу, яйцо «в мешочек», кусочек курицы с пряностями, булочки и яблоко. Альгонда намазала для нее кусок белого хлеба сливочным маслом. Филиппина не смогла бы объяснить, почему, но это проявление внимания до глубины души тронуло ее. В аббатстве еда была очень скудной, и она успела забыть вкус домашней пищи.
— Кушайте, госпожа, иначе все остынет…
Их взгляды встретились. Филиппина улыбнулась Альгонде, испытывая к ней, как и накануне, после приезда, неожиданный прилив нежности.
— Зови меня Елена, — потребовала она, усаживаясь за столик с завтраком.
— Нельзя нарушать традиции. И потом, однажды утром вы прикажете меня высечь за дерзость.
Филиппина стала есть хлеб с маслом, пока Альгонда наливала ей в серебряную миску супа. Даже в Бати ей не было так легко. Она прожевала хлеб и издала легкий стон удовольствия.
— Ты станешь называть меня Еленой, когда мы будем одни, это приказ. И не стой передо мной, мне неловко, когда ты смотришь, как я ем. Ты портишь мне все удовольствие. Садись и угощайся. Булочек хватит на двоих.
Альгонда подчинилась.
— А теперь расскажи мне про этого рыцаря. Кто он? Чего хочет? — спросила Филиппина, снова откусывая от хлеба с маслом.
— Вы слишком многого от меня хотите. Я знаю только, что он госпитальер и приехал с тремя товарищами. Сир Дюма встретил их и разместил у себя, пока барон и госпожа Сидония не будут готовы их принять. Не знаю, о чем гость говорил с вашим отцом, но барон согласился приютить всех четверых на несколько дней. Я была в кухне, когда Марта, раздуваясь от важности, привела туда главного госпитальера. Мэтр Жанис подал ему завтрак. А когда я поднималась, госпожа Сидония попросила вас разбудить.
— Это все?
— Все. У меня нет привычки подслушивать под дверью.
— Жаль. По крайней мере, в этот раз, — сказала Филиппина и добавила укоризненно: — Ты ничего не ешь…
— Матье угостил меня первыми булочками, — с сияющими глазами сообщила Альгонда.
— Ты его любишь?
— Больше всего на свете.
И она опустила глаза, думая о том, какие последствия ее решение будет иметь для Филиппины.
— В Сен-Жюсе двое устроили из-за меня дуэль. И один из них был госпитальером. Когда я уезжала, он был при смерти. Надеюсь, его товарищ приехал не за тем, чтобы сообщить о его кончине.
— Даже если и так, вы в этом не виноваты.
— Почему ты так говоришь?
— Я верю тому, что госпожа Сидония рассказала моей матери. И тому, что вижу.
— И что же ты видишь?
