— Вашу красоту, Елена. Волнующую и покоряющую сердца…
Она не закончила фразу. Очевидность сказанного непонятно почему породила в душе Альгонды волнение. Она опустила глаза.
— Возвращаю тебе комплимент, Альгонда, — чуть хрипло прозвучал голос Филиппины. Она кашлянула, прочищая горло, и продолжила: — Но это ничего не меняет. Я чувствую себя виноватой, что бы мне ни говорили, и с этим ничего не поделать. Я завидую тебе, признаюсь, потому что ты можешь любить безоглядно. Я же лучше буду держаться подальше от мужчин, чем соглашусь еще раз пережить такие душевные муки.
— И все же когда-нибудь вы полюбите, — заверила юную госпожу Альгонда, чтобы прогнать страх, который, как она догадалась, гнездился у последней в глубине души.
Если бы только она могла сейчас сказать Филиппине, как ее понимает!
— Никогда, уверяю тебя.
Альгонда не стала настаивать. Филиппина отодвинула от себя миску. Воспоминание о Филибере де Монтуазоне испортило ей аппетит.
— Спасибо за хлеб с маслом. Мама делала мне такой же, когда я была маленькой. Это воспоминание мне очень приятно. И мне очень хочется, чтобы у нас появились общие счастливые воспоминания. Много- много воспоминаний.
Альгонда кивнула, взволнованная нежностью, которую прочла во взгляде Филиппины. «Никогда не полюблю мужчину», — сказала она. Не означает ли это, что у девушки могут быть противные природе склонности? Она прогнала от себя эту мысль, в то же время удивляясь тому, что она не вызвала у нее сильного отторжения, как это случилось бы пару дней назад. Все дело, очевидно, было в чувственности, которую барон разбудил своим упорством, а Матье — своими ласками.
— Что ж, займемся делом. Если меня ждут, покажемся во всей красе. Выбери для меня подходящее платье — скромное, но не скучное, — решила Филиппина, отодвигая свой стул от стола.
Альгонда тут же встала и направилась прямиком к сундуку, в который накануне аккуратно сложила вещи своей юной госпожи.
Филибер де Монтуазон вполуха слушал разглагольствования мэтра Жаниса на тему кулинарии — тот уже десять минут рассуждал о том, как правильно приготовить паштет из зайчатины с лисичками, который госпитальер имел несчастье похвалить. Повар выпячивал грудь и довольно потирал руки под насмешливыми взглядами своих поварят, самый старший из которых, увидя замешательство госпитальера, поспешил поставить перед ним десерт. Однако мэтр был несказанно рад, что кто-то признал его талант, и не мог остановиться.
— Один зубок чеснока, добрейший господин, один единственный, ни в коем случае не больше. Положишь слишком много — он перебьет вкус других продуктов, положишь мало — блюдо станет пресным. Один зубок — вот правильное количество, но и тут есть секрет, шевалье, — следует выбрать правильный зубок! Он должен быть толстенький и свежий, а внутри — чисто-белый. Если у него есть зеленоватая серединка — плохой запах изо рта вам обеспечен. Поднесите-ка руку ко рту, вот так, и дыхните! Нет, я настаиваю, дыхните! И скажите мне, слышите ли вы запах…
— Не нужно, я верю вам на слово, — заверил его Филибер де Монтуазон, желая поскорее от него отвязаться, и отправил в рот последний кусок сладкого пирога, завидуя своими спутникам, которые наверняка наслаждались тишиной в караульном помещении у сира Дюма.
— Ах, мессир, когда имеешь дело с человеком вашего звания, который обедает за одним столом с принцами, нельзя упускать ни одной мелочи! Тем более что такая мелочь может все испортить! Вот представьте, что может случиться, если вы встаете из-за стола и от вас пахнет чесноком, хоть вы об этом и не подозреваете! Вы подходите к даме, чтобы признаться ей в любви, а она в ужасе отстраняется! Поэтому говорю вам снова и снова: один зубок, один-единственный, желательно «девичий», — вот мой секрет!
— Я не забуду, мэтр Жанис, благодарю вас, но теперь должен вас покинуть.
Филибер де Монтуазон встал, воспользовавшись тем, что повар умолк, чтобы перевести дух.
Мэтр Жанис поклонился один раз, другой, третий — все ниже и ниже, не подозревая, что со стороны при его полноте и избытке усердия это выглядит очень комично.
— На здоровье, мессир. Ваш покорный слуга…
Филибер де Монтуазон, не оборачиваясь, быстрым шагом направился к выходу, опасаясь, как бы повар не начал все сначала. Спустившись на первый этаж, он почувствовал, что на улице жарко. Сильно парило — очевидно, вечером разразится жестокая гроза. Он был расстроен, и словоохотливость мэтра Жаниса была здесь ни при чем — просто с самого рассвета все шло не так, как он задумал.
Начиная с этой невероятной встречи у входа на ферму, когда, к немалому удивлению четверых мужчин, решетка стала опускаться, повинуясь движению рук существа, стоявшего к ним спиной. Услышав звук их шагов, темная фигура повернулась к ним — вместо лица черная дыра в капюшоне, руки с когтистыми пальцами, словно когти хищника, выставлены перед грудью. Они инстинктивно попятились, опасаясь дьявольщины.
Вооруженный одним только кинжалом, который ему дал де Люирье, тогда как остальные обнажили свои мечи, Филибер де Монтуазон все же окликнул фигуру в черном:
— Покажись, ведьма!
— Ты совсем не боишься смерти, шевалье?
— Господь защитит нас, — неуверенно проговорил де Люирье.
Одно движение руки — и мечи отлетели в сторону, как если бы некая сила вырвала их у рыцарей из рук.
— Хватит или отправить туда же ваши кишки?
Мужчины расступились, давая дорогу.
— Не вмешивайтесь в мои дела, если не хотите, чтобы я вмешалась в ваши, — хрипло добавила женщина в черном плаще, прежде чем выйти на середину дороги и раствориться в ночи.
Во дворе фермы завыли собаки. Ни в одном окне дома не затеплилась свеча.
Мужчины подобрали свои мечи, вскочили на испуганных лошадей, ноздри которых до сих пор были в пене, и молча доехали до леса.
— Интересно, что понадобилось этой дьяволице дворе фермы? — спросил наконец Бюрго, мечом cрезая листья папоротника, чтобы устроить себе на маленькой полянке некое подобие постели.
— Нас это не касается, — отрезал Филибер де Монтуазон, растягиваясь на земле. Товарищи последовали его примеру, решив поскорее забыть об этой встрече и предаться целительному сну.
На рассвете они проснулись под слитное пение петухов в замке и на ферме. Филибер де Монтуазон чувствовал себя совершенно разбитым. Плечо болело, усталость никуда не делась, хотя эти пару часов он проспал мертвым сном. Он встал, потянулся. В пустом желудке заурчало.
— Мне приснилось, что мы повстречали ведьму, — Фабр зевнул, потирая бороду.
Взгляды товарищей обратились на него. Все думали об одном и том же. Фабр сплюнул между большим и указательным пальцами правой руки, чтобы отвести несчастье.
— Поздновато, приятель, — усмехнулся, отряхивая штаны, де Люирье.
Фабр в ответ только передернул плечами. Это было в первый и последний раз, когда они вспомнили о той встрече. На свете множество мрачных тайн, ключи от которых душе вовсе не стоит искать…
Они отвязали лошадей и вернулись к реке, чтобы умыться, потом снова запрыгнули в седла. Филиберу де Монтуазону не терпелось поскорее оказаться в замке. В Сассенаже их встретил Дюма и разделил с гостями свой завтрак, посоветовав подождать еще несколько часов, прежде чем объявить о своем приезде их милостям. С пошлым смешком он добавил, что барон и его дама, соскучившись в разлуке, наверняка легли поздно, а потому было бы жестоко будить их с зарей. Филибер де Монтуазон воспользовался этой проволочкой, чтобы подстричь свою всклокоченную бороду. Когда он, умытый, причесанный и в чистой одежде, предстал перед бароном и его возлюбленной, часы пробили девять.
— Какое счастье снова видеть вас! Мне говорили, что еще несколько дней назад, в Сен-Жюсе, вы были между жизнью и смертью! — Такими словами его приветствовала Сидония. Глаза ее сияли — верный признак того, насколько он ее знал, что Дюма оказался прав, и ночью…
— Так и было, госпожа Сидония, вас не обманули. Но наш всемогущий Господь рассудил, что я еще
