— Разве у меня есть выбор? — вздохнул он.
Она улыбнулась.
— А пока лучше подумайте о бедняге аббате, которого мы привели в такое негодование!
— У него у самого рыльце в пушку, уж поверьте мне. Только вчера утром я застал его с дамой за занавеской, которая отгораживает ризницу.
У нее стало легче на душе — похоже, он сумел справиться с ситуацией. Он нежно поцеловал ее в округлое плечико и отстранился, чтобы привести в порядок одежду.
Сидония опустила юбки и повернулась к нему лицом. Жак аккуратно заправил ей за ушко выбившуюся прядь.
— Вот так, — сказал он, — все прошлые грехи теперь позабыты.
— Тогда займемся делами. Конечно, большой праздник было бы лучше устроить в Бати, но Сассенаж милее моему сердцу, потому что здесь, Жак, мы с вами полюбили друг друга. Я хочу, чтобы об этом знали все и, придя на нашу свадьбу, никогда об этом не забыли, — сказала она, легонько поцеловала его в губы и направилась к двери, чтобы ее открыть.
Сидония выглянула в коридор, намереваясь попросить свою горничную привести священника. Марта ждала, опершись спиной о перила винтовой лестницы. Ее жестокая улыбка подтвердила подозрения Сидонии: бессилие Жака было только первой частью уготованного им наказания.
Вечером того же дня, вопреки своим ожиданиям, Филибер де Монтуазон уехал вместе со своими товарищами. Он был вне себя от ярости. И причин для этого было достаточно.
Увидев его в куда лучшем состоянии, чем то, в каком она его оставила, Филиппина обрадовалась, однако настроение ее быстро переменилось — на все его авансы она отвечала твердым отказом. Наедине они смогли остаться после обеда. Он постарался обставить эту встречу наилучшим образом — даже справился у управительницы, есть ли в Сассенаже место, не сокрытое от случайных взглядов и в то же время уединенное. Жерсанда посоветовала ему скамейку в тени многовекового дуба, ветви которого протянулись к востоку, нависая над внешним двором. Под этим деревом Сассенажи по традиции обменивались с возлюбленным или возлюбленной первым поцелуем. Интересно, сообщила ли об этом Филиппине ее горничная, не отходившая от юной госпожи ни на шаг? Дочь барона была очень сдержанна, сидела, сложив руки на коленях, отвечала на вопросы Филибера де Монтуазона едва заметным движением головы и почти не улыбалась, когда он пытался шутить. А ведь он не забыл, как звонко она смеялась когда-то в саду аббатства! Он предпринял попытку поразить ее своими заслугами, рассказывая о Востоке и его чарах, о красоте острова Родос, подобного необработанному алмазу, окруженному ляпис-лазурью. О кровавых битвах с пиратами в водах Средиземного моря и о засадах, устраиваемых турками. Он даже упомянул о принце Джеме, однако сохранил в секрете цель своего приезда в Сассенаж.
Горничная Филиппины по имени Альгонда — Филибер де Монтуазон был вынужден признать, что она очень хороша собой, — казалось, слушала его истории с большим интересом. И даже спросила, где находится Анатолия, о которой он рассказывал. Филибер пояснил, что принц Джем оттуда родом и объявил себя султаном этой провинции после того, как начал воевать со своим братом Баязидом. На мгновение шевалье даже показалось, что девушки поменялись ролями — до того Филиппина была отстраненной, а ее служанка — заинтересованной. По истечении двух часов бесполезных усилий с его стороны Филиппина собралась уходить под тем предлогом, что из-за предстоящих торжеств по случаю бракосочетания ее отца у всех обитателей замка множество дел. Он ухватился за эту мысль:
— Дайте мне хотя бы минуту, чтобы поговорить о нашем с вами бракосочетании, — сладким голосом проговорил он, беря ее за руку.
Девушка вздрогнула и отдернула руку.
— Мне казалось, что я высказалась весьма недвусмысленно по этому поводу, мессир!
Он попытался настаивать, но она не хотела ничего слышать — ни рассказа о его чувствах, ни похвал в свой адрес, ни его обещаний.
— Я не люблю вас, а раз так, ваши уверения излишни. Об этом было сказано в моем письме, и с тех пор ничего не изменилось. Я не выйду за вас замуж и не хочу больше говорить об этом!
Он спрятал гнев за удрученной гримасой, хотя на самом деле сгорал от желания уложить ее спиной на траву. Филиппина встала. Он проводил ее к замку. Альгонда следовала за ними по пятам — бдительная хранительница чести своей госпожи. В голове Филибер прокручивал доводы, которые помогут ему добиться согласия отца вопреки воле дочери. В конце концов, множество девушек до нее покорялись, прислушавшись к голосу здравого смысла, даже не любя будущего супруга. Сидония, которой он освежит память, станет на его сторону, если понадобится. Филиппина будет принадлежать ему — он поклялся себе в этом.
Оставшись один у подножия лестницы, ведущей в донжон, он решил отыскать Жака де Сассенажа. Следуя совету кузнеца, который даже не поднял головы, когда к нему обратились с вопросом, он обошел сторожевую башню и направился к соколиному двору. Увидев его, Жак де Сассенаж нахмурился. На просьбу де Монтуазона минуту спустя он ответил отказом.
— Но, мессир, что вы можете поставить мне в упрек? — воскликнул он, когда исчерпались все доводы.
— Ничего, я это признаю. Наоборот, я польщен тем, что вы ищете благосклонности моей дочери, но я из тех отцов, которые заботятся о счастье своих детей.
— Значит, вы отдадите ее за нищего, если она в него влюбится?
— Нет, конечно, — сердито ответил Жак, которого эти слова де Монтуазона оскорбили. — Но я верю, что ее выбор сделает честь не только ее сердцу, но и уму.
— Значит, вы не отдадите ее за меня…
— Ни за что. Если только она сама не станет умолять меня об этом.
Филибер де Монтуазон сжал кулаки. Прямо перед ними на жердочках невозмутимо дремали два сокола, привязанные веревкой за железное колечко, надетое каждому на ногу. Неподалеку разместились еще несколько их собратьев, также привязанных. Взгляд шевалье обратился к стоявшему неподалеку, в тени ограды, сокольничему, весьма крепкому мужчине. Там же бродил какой-то крестьянин. Место совсем не подходило для ссоры.
Барон, который, вне всякого сомнения, пришел к тому же выводу, направился к замку. Какое-то время они шли рядом, молча, каждый погрузившись в свои невеселые мысли, потом Филибер снова предпринял атаку:
— Какой ответ я могу передать великому приору?
— Скажите Ги де Бланшфору, что мы польщены, но этот замок, как вы сами могли заметить, не годится для осуществления его планов.
— Вы совершаете ошибку, барон…
Жак резко остановился и, нахмурив брови, повернулся и посмотрел ему в глаза:
— Вы мне угрожаете, мсье де Монтуазон?
Их взгляды скрестились. Филибер первым опустил глаза. Ну что ж!
— Мне нужно уведомить о вашем решении великого приора. Как вы понимаете, я не смогу дольше оставаться под крышей вашего дома.
— Я вас не удерживаю, — ответил на это барон.
Задыхаясь от ярости, страдая от жесточайшей мигрени, шевалье решил, что не стоит следовать за хозяином в замок, дабы попрощаться с Сидонией, которая, как ему сообщили, будет очень занята до конца дня. Что до Филиппины, от доброй воли которой зависел исход дела, рано или поздно он найдет способ подчинить ее себе, пусть даже для этого ему придется перебить всех соперников или пойти на сделку с ведьмой.
Однако эта мысль его не успокоила. В довершение всего гроза, которую он предчувствовал, разразилась в ту самую минуту, когда они с товарищами проехали под подъемной решеткой. Но Филибер де Монтуазон скорее предпочел бы быть смытым ливнем, чем повернуть назад и признать себя побежденным.
