или потеря крови, но внезапно силы покинули его. Он уже ни в чем не был уверен… Филибер провел рукой по лбу.
— Отвечай, Филибер! — резко произнес Ги де Бланшфор.
Этот голос заставил Филибера вздрогнуть. И взять себя в руки. Он посмотрел приору в глаза.
— В определенной степени — да. Я влюбился.
Ги де Бланшфор вздохнул с облегчением. Он-то думал, что Филибер заключил соглашение с врагами принца.
— Ты не первый, кого постигло такое несчастье. И ты с этим справишься.
Челюсти Филибера сжались.
— Не думаю, Ги. Я сам не свой от злости. Эта дрянная девчонка меня отвергла. Но я все равно хочу на ней жениться, благо смерть старшего брата дает мне на это право. Я хочу ее, ты слышишь?
Неистовство, прозвучавшее в этих словах, испугало Ги де Бланшфора. Он не узнавал Филибера, своего ученика. Прежде всего нужно было его как-то успокоить…
— Не трать понапрасну силы, — сказал он мягко. — Лучше скажи мне, кто она.
— Старшая дочь Жака де Сассенажа.
Филибер де Монтуазон счел за лучшее рассказать всю историю с самого начала. Не упомянул он только о своей неудавшейся попытке убить Лорана де Бомона. О неудаче Филибер узнал на обратном пути, когда отправил одного из своих товарищей справиться о Гарнье. Оказалось, что тот наткнулся на банду разбойников прежде, чем успел догнать Лорана де Бомона.
К окончанию рассказа он успел съесть половину сыра и большой ломоть хлеба, принесенные послушником. В бутылке не осталось ни капли вина. Ги де Бланшфор слушал его не перебивая. Он не знал, радоваться ему или горевать. Появление этой девушки в жизни Филибера его не слишком расстроило. Разумеется, он исцелится от любовного недуга, даже если сейчас его гордость и достоинство уязвлены. Великий приор Оверни испытал огромное облегчение. Он опасался худшего. Худшего не случилось и, наверное, теперь уже не случится.
— Что ж, чем бы ни закончилось это дело, — сказал он, дружески потрепав его по здоровой руке, — прежде всего тебе нужно поправить свое здоровье.
— Я разочаровал тебя, не так ли? — спросил Филибер, горько усмехнувшись.
Ги де Бланшфор вздохнул. Как упрекнуть его в прегрешении, которое он сам совершил в прошлом и до сих пор хранит в тайне? Он ответил мягко:
— У каждого из нас есть свои слабости. Я, к примеру, не могу жить без сладкого. У меня часто болят зубы, но я не могу себе отказать в этом удовольствии. Я рад, что ты рассказал мне о своей слабости. Тебя, правда, это не успокоит, потому что ты не хочешь избавляться от своего наваждения, но, как говорится, тот, кто покаялся, наполовину прощен…
Они обменялись улыбками. Ги де Бланшфор встал первым и поправил свой наплечник.
Вскоре они уже спускались по широким ступенькам лестницы из белого камня, направляясь в лазарет. Они прошли мимо массивной двери, на которой был изображен герб ордена. Ее охраняли два вооруженных пиками янычара. Из-за двери доносилась музыка.
— Принц проснулся, — заключил Ги де Бланшфор.
— Кстати, о принце, — сказал, что-то вспомнив, Филибер де Монтуазон, когда они завернули за угол. — По пути мы встретили одного грека, он ехал в город. Он спросил у нас, не служим ли мы в охране принца. Мы привезли его с собой. Сейчас он, скорее всего, у Шарля Альманя.
— Почему ты мне сразу не сказал? — задохнулся от возмущения Ги.
— Я оставил его под надежной охраной, а сам поднялся к тебе…
— Нам нужно поторопиться, — сказал де Бланшфор и стал объяснять, в каком положении оказались госпитальеры.
Через несколько минут он, оставив Филибера на попечение лекаря, поторопился узнать, что за гость их посетил.
Говорливый мужчина, которого он нашел в комнате Шарля Альманя, не понравился ему с первого взгляда. Несмотря на его роскошный наряд, повадки незнакомца наводили на мысль о его коварстве. Стоило Ги де Бланшфору появиться в дверях, как грек отвернулся от своего собеседника и, подбежав к приору, бросился ему в ноги. Он неплохо, хоть и с отвратительным акцентом, изъяснялся на языке франков.
— Благословен будь, господин мой, благословен будь, — затараторил он, глядя на приора снизу вверх. Улыбка его была беззубой, взгляд — плутовским.
От него исходил запах гнили и испражнений.
— Хватит! Меня раздражает такое раболепие! — пророкотал Ги де Бланшфор. Он повидал таких людей немало, так просто его не проведешь…
Мужчина сложил руки в молитвенном жесте и стал пятиться, не переставая кланяться приору.
— Кто ты такой? Что тебе нужно?
Его зовут Хуссейн-бей, он грек-вероотступник. По его словам, он послан султаном Баязидом, — ответил вместо грека Шарль Альмань, чьи женственные черты могли ввести в заблуждение того, кто не знал его близко, — в отваге в бою ему не было равных.
— Все так и есть, как он сказал, господин. Благословен будь за свою доброту…
Дрожащими руками грек порылся в складках своей туники, вынул небольшой сложенный лист бумаги и стал размахивать им, как трофеем.
— У меня есть письмо, господин! Письмо для принца от его брата, да защитит его всемогущий Аллах!
— Давай сюда, я ему передам, — твердо произнес Ги де Бланшфор, протягивая руку.
Грек моментально спрятал письмо в складках одежды и возобновил свои стенания:
— Во имя всемогущего Бога христиан, господин, я бы с радостью отдал, но я пообещал исполнить поручение! С риском для жизни, если понадобится. «Хуссейн, — сказал мне мой господин, — и да защитит тебя всемогущий Аллах! Ты должен передать его в руки принцу!»
Ги де Бланшфор, которому надоело препираться, с угрожающим видом шагнул к нему. Грек съежился и снова отвесил ему раболепный поклон.
— Благословен будь; великий приор, за твою бесконечную доброту… А-а-а! — заорал он, поднося руку к уху, за которое тянул его вверх Ги де Бланшфор, сразу добавив пройдохе несколько дюймов роста.
— Ну, к кому будешь взывать на этот раз — к мусульманскому богу или к христианскому?
— К какому ты скажешь, великий приор, к какому скажешь! Ай-ай-ай!
Он принялся хлопать снова и снова по терзавшей его ухо руке. Шарль расхохотался. Отсмеявшись, он подошел к греку и нашел в складках его платья письмо, хотя тот извивался, пытаясь ему помешать.
— Да угомонись уже, проклятый червь, или я расчленю тебя, чтобы проверить, отрастут ли твои конечности снова, как это свойственно тебе подобным!
— Сжалься! Сжалься надо мной, господин! Я умру, если ты отнимешь у меня письмо!
— Если станешь упираться, точно умрешь, — пригрозил ему на этот раз уже Шарль Альмань, приставляя к горлу грека свой кинжал.
Хуссейн-бей замер.
— Не убивай меня, мой господин, у меня на шее двенадцать детей! — взмолился он, вытягивая шею.
— Да здесь настоящая пещера Али-Бабы! — воскликнул командор Шарль, поднимая край туники грека. Кроме письма там оказался изогнутый кинжал в перламутровых, богато украшенных драгоценными камнями ножнах.
— Пощады, пощады! — взмолился грек. — Я всего лишь посланник! Мой господин, султан, прикажет посадить меня на кол!
— Ну и на здоровье! — отозвался Шарль Альмань, убирая от шеи грека свое оружие.
Ги де Бланшфор разжал пальцы. Утратив то, чем он так дорожил, Хуссейн-бей потер ухо и зло посмотрел на Шарля, который как раз разворачивал письмо.
— Оно написано не по-турецки и не по-гречески, — отметил он.
— Даже не говоря на этих языках, он умел различать написанное на них.
— Я ничего не знаю, клянусь, ничего! — Под инквизиторским взглядом Ги де Бланшфора Хуссейн-бей
