распростерся на полу, закрыв уши руками.
— Где ты научился так хорошо говорить по-французски? — спросил у него Шарль Альмань.
— Не знаю, не знаю… — твердил грек. Зажав уши ладонями, он не слышал, о чем его спрашивают.
Командор пригрозил ему кинжалом. Хуссейн-бей моментально убрал руки и сложил их перед грудью в немой молитве. Шарль Альмань повторил свой вопрос тоном, не оставлявшим сомнений в его намерениях.
— Я посланник, мессир. Султан, мой господин, и Алла» всемогу…
Под тяжелым взглядом Ги де Бланшфора он внезапно осекся.
— Он меня научил.
Госпитальеры переглянулись.
— Оставайся в городе. Если на твое письмо требуется ответ, мы тебя найдем.
— Я могу забрать кинжал? Чтобы было чем защищаться от грабителей, — попросил он, бросив взгляд на свое оружие, которое Шарль Альмань положил на край стола.
Ги де Бланшфор протянул ему кинжал, и грек поспешил убраться.
— Позовем наших переводчиков, — предложил Ги де Бланшфор. — Я хочу знать содержимое этого письма, прежде чем мы передадим его Джему.
На том и порешив, они вышли из комнаты. Зубная боль Ги де Бланшфора подождет…
Глава 25
Утром двадцать шестого августа 1483 года принц Джем пребывал в мрачном расположении духа.
— Люби меня еще, — шепнула ему Алмеида, нежно покусывая его ухо.
Он оттолкнул ее не грубо, но твердо.
— Уходи, я устал от твоих ласк.
Зная, что лучше не беспокоить господина, когда у него на душе неспокойно, Алмеида удалилась, скользнув по простыням, как пантера. Гречанка, помимо несравненной красоты и нежной кожи янтарного оттенка, обладала талантом приходить незаметно и так же незаметно исчезать. В гареме принца было шесть жен, и она была его любимицей. Когда Джем повернул голову, она уже растаяла в темноте комнаты и исчезла. Осталась только жалобная мелодия, наигрываемая музыкантом, которого он взял с собой в изгнание. Его не было видно, но принц знал, что старый слепец, как обычно, сидит, сжавшись в комок, в дальнем углу спальни. Джему нужно было слышать эту дорогую его душе монотонную протяжную мелодию, занимаясь любовью. Она досталась ему в наследство от деда, Баязида I, а тому — от матери. Она позволяла забыть об окружающей его обстановке, о подслащенных унижениях, о бесплодных обещаниях. Кругом один обман! Он снова и снова корил себя. Ну почему он не послушался своих советников?
«Нельзя доверять этим псам-христианам!» — в один голос твердили они. Он не хотел это слышать, помня о матери и ее вере, которую она хранила долгие годы, нежно любя своего супруга-мусульманина. С детства Джем видел, как эта принцесса, двоюродная сестра короля Венгрии, молилась за тех, кого Мехмед II пронзал своим копьем, и в то же время радовалась его победам.
— У нас у всех один Бог, сын мой, а пророки разные. Знаешь ли ты, что Магомету божественные откровения передал архангел Гавриил?
Нет, этого он не знал. И тогда она открывала ему то, что было у нее на сердце. Мать гордилась тем, что она — ханум, то есть та, кто заправляет всем во дворце, но еще больше тем, что стала любимицей султана, затмевая своей несравненной красотой всех обитательниц гарема Хомаюн.
— Зизим, дорогой мой Зизим! — сладко нашептывала она на ухо сыну, наотрез отказываясь называть его Джемом. Твой отец — самый богатый и самый справедливый человек на земле. Царство его простирается от Сицилии до Карпат и от Пелопоннеса до Крыма, оно так огромно, что жизни не хватит, чтобы объехать верхом все его города и поселения. Его владыка заправляет торговлей на Черном и Средиземном морях. Но это не главное его достояние. Его богатство, его гордость — это ты, Зизим.
— Чем же я отличаюсь от моих братьев, Аннаджун?
— Ты — мой сын, — отвечала она, гордо вскидывая голову, при этом ее ярко-голубые глаза сияли.
От нее Джем унаследовал надменную красоту лица. Прямой нос, густые, изысканно выгнутые брови, деликатной формы рот, округлый подбородок, чуть смуглая кожа вкупе с высоким ростом и прекрасной мускулистой фигурой — он был удивительно хорош собой. Взгляд матери вспыхивал гордостью, когда она смотрела на него.
— Ты мой сын, Зизим, но еще ты — избранный. Дитя двух миров. Христианин, мусульманин. Живое воплощение для твоего отца того, что завещал ему Господь, вложив оружие в его руку: терпимость, всегда и во всем. — Голос ее дрожал от волнения. — Это главное, сын мой, помни об этом. Власть имущий должен следить за тем, чтобы сохранялись различия и культур, и религий. Ты — тот, кто способен блюсти это равновесие. Поэтому султан избрал тебя своим наследником, тем, кто будет править царством, прежде всего сохраняя все это во славу его в царстве небесном.
— Но это противоречит нашим обычаям. Баязид должен наследовать отцу, он старший сын.
София, получившая имя Сисек Хатун, горделиво выпятила грудь, и под туникой обрисовались безукоризненные полукружья ее грудей. На лице ее появилась презрительная гримаса, она раздраженно взмахнула украшенной многочисленными золотыми кольцами ручкой.
— Этот мошенник, лентяй, от которого несет опием? Что он в этом понимает? Он похож на свою мать! Баязид знает себе цену, да и потом, он рожден в браке, заключенном по политическим мотивам, и ни на что не годен! Ты захватишь трон и прикажешь казнить Баязида вместе с братом Мустафой. Вот как должно быть!
— Но ведь…
— Сядь и слушай! Я расскажу тебе о христианских заповедях, и не серди меня глупыми вопросами. Ты станешь султаном, сын мой. Так решили твой отец и сам всемогущий Господь.
Тогда ему было десять, но с того самого дня Джем разрывался между двумя мирами. Двумя мирами, в которых, как ему очень скоро стало известно, вера означала и кровь и почести, и власть. Два мира, в которых, как ему стало известно три года назад, мало кто знает, что такое истинное сострадание.
Его мать ошиблась. Он не был избранником Господа. Как и не был избранником Аллаха, хотя в это верил его отец.
Сегодня он был колышком, вбитым посреди пустыни, чью тень оспаривают друг у друга скорпионы.
Он снова закрыл глаза. Постарался возродить в памяти картины, о которых напоминали стонущие звуки ребаба. Волна дрожи пробежала по его телу, густо поросшему черными волосами. Дрожи, пропитавшей его тайную тоску.
Он мысленно нарисовал треугольник древнего Константинополя, с юга ограниченного Мраморным морем, с севера — узким заливом Золотого Рога, а с востока на запад тянулась стена с семью сотнями сторожевых башен, которые защищали белые дома и дворцы, занимавшие площадь более трех сотен гектаров. Еще он представил многочисленные мощные ворота, которые каждый день проглатывали торговцев, приехавших изо всех уголков Европы и Азии на запряженных лошадьми и ослами повозках. Он видел их перед собой. Он слышал, как они отвечают стражникам, поставленным охранять входы в город, в то время как дети в лохмотьях взбираются на повозки, чтобы украсть горсть фиников. Паломники с опущенными на лица капюшонами проходят мимо, задевая одеждой колеса. Другие, в тюрбанах, воры днем и убийцы по ночам, срезают кошельки у прохожих. В толкотне этого никто не замечает.
Все вокруг находится в движении, и вибрации от этого множества людей и животных доходят до самого сердца города с узкими, покрытыми красной пылью улочками.
Запах мускуса смешивался с запахами нечистого тела и пота, оливкового масла в глиняных кувшинах, перезревших фруктов, которые воруют обезьяны, спеша вернуться с добычей на плечо хозяина.
