стражей на крепостных башнях… Так все это началось. Мы ходили в кафе, шлялись по улицам, уезжали в пустыню, чтобы смотреть, как заходит солнце… Что вам сказать о ней? Обыкновенная американская девчонка. Прочла несколько скандальных книг, прекрасно танцевала, обожала Мадонну, Фредди Меркьюри и гангста-рэп. Болела за «Хьюстон», изредка покуривала марихуану. Была готова драться за права голубых и лесбиянок во всем мире. Говорила, что ненавидит отца, свиней, политику, необходимость быть его дочерью и носить его фамилию… Что хочет выучить фарси и отправиться помогать голодающим детям куда-нибудь в Афганистан…
Что она во мне нашла, девчонка, вокруг которой всегда толпились «дети из лучших семей»? Ну, со мной было интересно. Экзотический смуглый тип, профессор, знаток поэзии, единственный специалист по арабскому Востоку на тысячи миль вокруг… Подруги ей должны были завидовать, а я… Я был просто влюблен без памяти. Несмотря на то что она с трудом представляла себе, кто такой Аристотель, которого пытался опровергнуть Аль-Газали, искренне считала, что Ирак граничит с Израилем, была свято убеждена, что Саддам Хусейн — религиозный фанатик, а Шекспир был — совершенно точно, так в журнале написано! — любовником Марии Стюарт. Я прощал ей и чудовищный фермерский акцент, и способность, получив телефонный звонок, запросто убежать со свидания, и неспособность понять, как американец может отказаться от виски с содовой, будь он хоть триады мусульманин… Я прощал все, потому что волосы… глаза… кожа… Вы не поверите, но связь наша была абсолютно невинна! Представьте себе. Мы даже не целовались. Я просто боялся до нее дотронуться… Я соткал ее из стихов, она могла растаять от неосторожного прикосновения…
Конечно, нас замечали, на нас обращали внимание. При виде меня в университетских коридорах тотчас смолкали все разговоры, а потом еще долго звучал за спиной невнятный шепоток. Коллеги, с которыми я дружил, невзначай намекали, что… Пуританские нравы ковбойского штата, роман профессора со студенткой, связь цветного с дочерью такого человека… Я не обращал внимания. Потом начали приходить письма с угрозами. Как в кино: буквы, слова вырезаны из газет, криво наклеены на лист почтовой бумаги. Сэлли была грустная, но делала вид, что ничего не происходит. Мы по-прежнему ездили смотреть на закаты, по-прежнему я читал ей Саади и «Муаллакат»…
Письма сменились звонками. Грубый мужской голос через обмотанную платком телефонную трубку надсадно хрипел, что если я, тупая черномазая тварь и проклятый очкастый умник, немедленно не оставлю в покое чистую белую девочку, я буду иметь большие проблемы. А точнее: «Мы обрежем тебя по второму разу, сволочь!» Я очень вежливо отвечал, что наш разговор записывается, и пленка будет немедленно передана полиции. На том конце провода весело смеялись. Я решил, что так просто не сдамся. Отключил телефон, письма выбрасывал не вскрывая. Я был упорный тип, как Муса Марзук, который три года подряд каждый вечер встречал Джули у выхода из супермаркета с букетом роз и каждый вечер говорил ей одни и те же слова: «Эта работа не для вас — собачьи консервы. У меня есть свой бизнес. Мне нужна секретарша, которая хорошо говорит по-английски. Я буду платить вам в два раза больше, чем вы получаете здесь». А затем меня избили. Было еще не очень поздно, не темно. Подогнал машину к дому, и меня встретили трое. Я их узнал — парни из баскетбольной команды. Каждый из них выше меня на голову и вдвое шире в плечах. Били не сильно — только чтобы испугать. Я и сам не думал, что может начаться отслоение сетчатки. Всего- то пара пинков в голову… Теперь врачи говорят, что достаточно мне прихлопнуть муху у себя на лбу, и ослепну навсегда. Сэлли потащила меня в полицию. Я не хотел, она заставила. И не куда-нибудь — к самому окружному шерифу! Кричала, что убьет отца, что подсыплет ему яду… Клялась, что не бросит меня никогда, что будет любить вечно, потому что все кругом — дерьмо и засранцы, а такого, как я, даже в Алабаме поискать… Мы завтра же уезжаем из проклятой Америки в Афганистан, или в Йемен, или в пустыню Сахара…
Шериф встретил вежливо, улыбался, записал мои показания, обещал дать делу ход как можно скорее. Затем попросил Сэлли выйти на минутку и мягко, беззлобно сказал: «Сэр… мистер Марзук. Если вы будете правильно себя вести, никакие неприятности вам больше не грозят. Слово офицера». Я спросил, что он имеет в виду. Шериф засмеялся и подмигнул. После этого я неделю провел в клинике, лечил глаза. Сэлли приходила часто, приносила книги, читала стихи… Медсестры перешептывались и смотрели на меня как на душевнобольного. А потом она исчезла. Просто не пришла больше в клинику, и все. Когда я вышел, искал ее повсюду. Пытался наводить справки, подкупить неподкупную старую деву мисс Джарвик, которая ведет личные дела студентов. Сходил с ума от тоски, даже пытался повеситься… Единственное, что удалось выяснить: Саломея Морган срочно перевелась в другой университет, далеко на севере. Я методично обзванивал университеты всех северных штатов — безрезультатно. Скорее всего отец отправил Сэлли в Европу. Через своих друзей я пытался вычислить ее и там… Прошел месяц, и меня срочно вызвали к ректору. Кроме него там были окружной шериф и еще несколько человек, незнакомых. «Вы опозорили наш университет, мистер Марзук! — закричал ректор, едва я переступил порог. — Ваш гнусный поступок бросает тень на безупречную репутацию нашего учебного заведения!» — «В чем дело?» — спросил я, собираясь броситься в бой. Мне было уже все равно, я потерял самое ценное, что у меня было, и ничего не боялся. Тогда шериф улыбнулся — широко и беззлобно, как он умеет, и протянул мне бумагу: «Что скажете насчет этого?» Я сразу узнал ее почерк, ее детские округлые каракули, помарки и грамматические ошибки. Думаете, это было любовное послание? «Я не могу без тебя жить, дорогой, однако вынуждена покориться воле злого отца… Ухожу из жизни, надеясь, что мы воссоединимся на небесах…»
Как же!! Смешными детскими каракулями там было подробно описано, как 11 августа 1996 года около 20.00 Томас Марзук повез мисс Саломею Морган в пустыню — якобы полюбоваться на закат. По дороге он заставил мисс Морган выпить много виски (very mach wisky), а затем начал силой побуждать ее вступить с ним в сексуальный контакт. Когда мисс Морган попыталась оказать сопротивление, Томас Марзук избил ее и изнасиловал, заставив также проделать омерзительный blow job. Сотворив это гнусное злодейство, Томас Марзук принялся угрожать чистой белой девочке ножом и сказал, что зарежет ее, если она хоть кому- нибудь проболтается о случившемся. Все. Подпись. Я… даже не могу вам описать свое состояние. Лучше бы эти ублюдки ударили меня еще несколько раз и я потерял зрение навсегда, чтобы не видеть этих милых каракулей, подделать которые невозможно… Very mach wisky… Полюбовавшись моей реакцией, шериф сказал: «Парень, если ты не хочешь больших неприятностей, советую тебе уматывать поскорее из этого города, из этого штата, а еще лучше — из этой страны». И снова улыбнулся. Вот так я лишился всего. Она предала меня — единственное дорогое существо на земле. Моя карьера рухнула навсегда. Непрочитанная библиотека старого шпиона Клируотера, недописанная книга о связях каббалистов Испании с суфийскими мистиками Магриба, уютный дом, тихий кабинет — все, все!
Но затем об этой истории пронюхали журналисты. Был страшный скандал. Меня исключили из всех научных обществ по обе стороны океана, лишили профессорского звания, запретили преподавать в высших учебных заведениях. И все это — без вердикта суда, без каких-либо доказательств, кроме нелепых детских каракулей и десятка статей в «желтой» прессе. Оправдываться, затевать процесс? Что я мог поделать против человека, у которого целых сто миллиардов свиней самой редкой мраморной породы и который все- таки пролез в губернаторы штата? Я, полукровка, сын иммигранта, который (это тоже узнали) сотрудничал с нацистами, человек, занимающийся арабской литературой в то время, как Саддам напал на Кувейт, а совсем недавно, 25 июня 1996 года, проклятые боевики Абу Абдаллы взорвали четыре тонны тринитротолуола на военно-воздушной базе Аль-Хобар в Саудовской Аравии — девятнадцать американских солдат погибли, пятьсот — ранены!!! Знаете… на самом деле я ведь был совершенно нормальным американцем. Не пил алкоголь, не ел свинину, но во всем остальном… Я верил, что наша страна, несмотря на все ошибки, — самая лучшая в мире. Гордился великой американской конституцией. Взахлеб читал статьи о том, как за слово «nigger» кого-то упекли за решетку. Был доволен тем, что мэр Нью-Йорка — итальянец и гей, потому что это и есть настоящая демократия. Теперь все это рассыпалось в прах. Колосс стоял на глиняных ногах. Свиновладелец с белой кожей, в стетсоне, тупое и злобное богатое животное, в этой стране значил гораздо больше, чем сотни поэтов и философов, которые не взрывали американских казарм, а призывали к любви и справедливости. Которые написали свои книги и стихи задолго до того, как Колумба угораздило открыть этот чертов континент.
Тупая черномазая тварь и проклятый очкастый умник сразу получил свое, как только посягнул на святое — на частную собственность богатого белого человека, на девочку с золотыми волосами, на Белоснежку… Если бы вы знали, как я возненавидел Америку! Слава Богу, у меня не было в тот момент ни автомата, ни бомбы… Я трясся в автобусе и задыхался от злости. Я ехал в Нью-Йорк, потому что слышал:
