Стараясь оставаться спокойным, я снова повторил, что компьютер достался мне неисправным. Что занести вирус я никак не мог, эта зараза воздушно-капельным путем не передается. Бесполезно. Рашид орал, топал ногами. Не знаю, за что он меня так возненавидел. Убежал, привел с собой автоматчика. Все повторял:
— Клянусь Аллахом, ты пожалеешь! Пожалеешь! Меня отвели в дальний конец коридора. Туда, где, по моим расчетам, находились какие-то складские помещения. Оказалось, карцер. Впихнули в бетонный шкаф, легонько наподдав прикладом между лопаток. Ни на что другое это действительно походить не могло, кроме шкафа. В узкой части плечи касались стенок. В широкой части упирался в стены обеими ладонями. Распрямиться в полный рост невозможно, я оказался выше потолка на целую голову. Зиндан гораздо комфортнее, просто пятизвездочный отель. Полная темнота. Дверь прилегает настолько плотно, что даже щелки не остается. Сырой, холодный, склизкий пол. И духота. Вообще нечем дышать. Не помню, сколько прошло времени, когда мне стало страшно до икоты сумасшедшей. Казалось, стены медленно смыкаются, как у Эдгара По. Движутся навстречу друг другу. Сел на корточки, уперся в одну стену спиной, в другую — ногами. Стал ждать. Вроде сомкнулись на несколько сантиметров. Или показалось? Давящее ощущение продолжало нарастать. Темнота сгущалась физически в плотную массу. Дышал глубоко, ртом. Кислорода отчетливо становилось меньше. И еще начали слышаться шорохи. Отчетливые, быстрые шорохи. Словно тут крысы. Окаменел, втиснулся в угол. Руку собственную, и ту невозможно было разглядеть. От ужаса я закричал. Завопил во всю глотку. Крик сам вырывался из меня, я его не контролировал. Никто не отозвался. Мертвая, гробовая тишина. Кажется, раздались шаги? Ближе, ближе… Нет, всего лишь кажется. Выступил холодный липкий пот. Тек по спине, по лицу. Рубашка — хоть выкручивай. Снова закричал, принялся бить в дверь руками и ногами. Бесполезно. Все ушли. Все давно спят… Постепенно страх перерос в какую-то глубокую, тупую тоску. Во рту появился странный металлический привкус, будто сосешь медный пятак. Перед глазами стояла навязчивая картина: три собаки бегут по бескрайнему заснеженному полю. Именно три. Паршивые такие дворняги. Одна чуть побольше остальных, лохматая, рыжая, хвост бубликом. И прихрамывает, волочет заднюю ногу. Две другие — черная и бесцветная какая-то, в лишайных пятнах. Бегут быстро, но с места почему-то не двигаются. Бег на месте. И это поле мерзкое, отвратительное, как бывает поздней осенью, с подтаявшим грязным снежком. В гнилых проплешинах. Над ним — плоское серое небо, словно каток по нему проехал. И такая безысходность, такая мука нечеловеческая во всей этой картине! Я гнал ее от себя, пытался сосредоточиться на чем-нибудь другом — напрасно. Все равно появлялись собаки и поле. Так, должно быть, с ума и сходят. Поймал себя на том, что тихонько вою. Поскуливаю по-собачьи, потом принимаюсь выть. И тело покачивается в такт — вперед-назад, вперед-назад… Господи, да что же это?.. Встал, ударился головой о потолок, немного пришел в себя. Ведь выпустят в конце концов, не могли же здесь замуровать навсегда… Хотя почему нет? Какой подлый все-таки этот Рашид, гнида!.. Что я ему сделал? Они все меня ненавидят здесь, ненавидят!.. Проклятые скоты, скоты… Сбросить бы на них атомную бомбу, устроить вторую Хиросиму… Чтобы тараканы, и те подохли… Оказалось, что я уже не стою, а лежу на полу, вытянувшись. И снова побежали перед глазами собаки, собаки. Три — по талому, водянистому снегу…
Освободили к утру. Тот же самый безразличный автоматчик. Доковылял до своей комнаты, упал на койку. Не пойду никуда, баста! Пускай делают что хотят. Пулю в затылок, и в песок. Но на этого мудака я работать не стану. Лучше сразу в могилу, чем снова в карцер…
Открылась бесшумно дверь: вот оно, подумал, начинается. Поднялся через силу, открыл. Охранники, двое. Без слов схватили за руки, поволокли. У входа в компьютерный зал стоял Рашид, руки в боки. Злобный, бордовый.
— Саботируешь, русский?! — заорал сразу, надсаживаясь. — Еду свою еще не отработал! Тебя, свинью, из зиндана выкупили, ты ноги нам целовать должен! Дайте ему тряпку, пусть весь день вылизывает коридор. И есть до завтра не получишь. Все, пошел отсюда!
— Я ничего делать не буду. — Голос у меня сел, звучало хрипло и неубедительно. — Я ни-че-го делать не буду. Зебе фик.
(Однажды Жан-Эдерн, увлекшись бесконечным треном, научил меня нескольким жестким арабским ругательствам. За точность произношения ручаться не берусь, но «зебе фик», или «зебе фи фамик», как пишется — понятия не имею, означает «хуй тебе в рот». Ну, знатоки поправят, если что.)
— Что-оо?!! — Рашид взвился, даже подпрыгнул на месте. — Что ты сказал?!
— Я не собираюсь с вами разговаривать. Только с Марком. Отведите меня к Марку.
Рашид закашлялся от бешенства, заклокотал. Не нашелся что ответить. Охранники сами догадались, как поступить. Один из них, тот, что стоял слева, дернул вверх ремень висевшего на плече автомата, и удар полированного приклада пришелся мне точно в пах. Заорав, согнулся пополам от боли. Тогда другой, взяв меня за волосы, с силой ударил коленом в лицо и швырнул на пол. Во рту стало горячо и солоно. Выплюнул твердый осколок — зуб.
(Мне тюремный, лефортовский врач этот зуб починил — по доброй воле. Поставил кусок металлокерамики, с первого раза и не заметишь отличия. Звать доктора Семен Наумович Берковский. Семен Наумович, ей-богу, огромное вам спасибо!)
— Будешь работать? — раздался сверху голос Рашида. — Будешь, я спрашиваю, работать, свинья?
С трудом оторвав голову от бетона, пробормотал:
— Нет.
И потерял сознание.
Очнулся в своей комнате, с перебинтованной головой. И она сильно кружилась, голова. Еще тошнило. Хрупкого мы сложения, компьютерные человечки. Очень уязвим наш драгоценный мозг. Простой удар коленом — и, пожалуйста, сотрясение. Другой бы шишкой отделался… Бесшумно вошел мужчина с чемоданчиком. Ни слова не говоря, сел рядом на койку, закатил мне рукав, сделал укол. Я даже не заметил, как он ушел. В сон провалился.
Еще два или три дня прошло, не помню. Пришел в чувство, голова больше не кружилась, только ныла противно. Не появлялись ни Рашид проклятый, ни автоматчики. Оставили в покое на время. Пока очухаюсь. Но затем явились. Внезапно, перед обедом. Рашид так на меня смотрел, что лучше бы этого взгляда не видеть. Плохо, плохо смотрел. Наверное, на расстрел, отстраненно подумал я. После уколов все сделалось как-то по фигу. Сели в лифт, поехали наверх. Вошли в ту самую комнату, где я беседовал с Марком. Значит, не убьют, мелькнула мысль. Еще немного помучают. Кроме Марка, в комнате было еще двое. Пит — перепуганный до смерти, бледный. Темнокожие люди тоже бледнеют, оказывается. На него было страшно глянуть. И еще один — рослый, безобразно тощий и косоглазый мужик неопределенного возраста с сальными нечесаными патлами до плеч. Бледный и остекленевший какой-то. В чудовищных разноцветных тряпках, с браслетами и побрякушками на шее. Сам Танака, кто же еще, догадался я. Пит говорил, что Танака — джанки. Ему специально доставляют суперчистый лабораторный продукт. Что поделаешь, гений.
Бросили меня в кресло, охранники встали за спиной. Рашид тотчас затараторил скороговоркой по- арабски. С подхалимским таким подсюсюкиванием, с кривенькой улыбочкой. Люди везде одни и те же, везде одинаковые. Выслушав, Марк поднял взгляд на меня. Отражение свое в его темных очках я нашел жалким.
— Мне доложили, что вы саботируете работу. Что вы намеренно сломали компьютер. Это серьезное обвинение.
— Я ничего не ломал. Просто надо мной издевался вот этот человек, — я кивнул в сторону Рашида. — Проверьте компьютер сами, если хотите.
— Мы проверим, — серьезно сказал Марк. — Его вы знаете? — пальцем указал на Пита.
— Нет, — вздрогнул я. — Просто видел несколько раз, и все.
— А вы? — спросил Пита.
— Нет, нет! — вскрикнул он в ужасе. — Я уже говорил вам. Я все вам рассказал, сэр.
Марк молча вынул несколько скомканных бумажек. Мои записи, алгоритм. Как он мог, бедный глупый ниггер, не уничтожить их?!
— Что это такое? Мы оба промолчали.
