и Его портрет.
(Профессор напишет).
Поэт посещал в Петрограде друзей: Элю и Бориса Григорьевых, Алексея Ремизова (где познакомился с Ивановым-Разумником), М. В. Ильинскую, Н. И. Бутковскую, Матюшина.
В эти же дни Давид Бурлюк повёл Поэта погостить к приехавшим в свою Петроградскую квартиру (на Невском) Друзьям Искусства П. Е. и Н. Д. Филипповым.
Бывал у Ф. И. Шаляпина, Максима Горького.
Гостил по несколько дней в Гатчине у стихийного Куприна — в Куокалле у Евреинова, ездил в рязанское именье к Ф. А. Малявину, с которым охотился на лисиц.
Ф. Д. Малявин с исключительной дружбой отнесся к Поэту (и вся Его семья), восхитив Его изумительной чуткостью и широтой, неуступавших по яркоцветности знаменитым Его малявинским бабам.
Ездил Поэт в Москву — повидаться с Маяковским, Бурлюком, Др. Лентуловым.
В Москве Он близко познакомился с чудесным Вас. Ив. Денисовым — часто у В. И. бывал в мастерской, впивая Его ясноглубинность яркого Отшельника — чей размах вольного Мастера великой Интуиции.
Поэт горячо восторгался разливностью К. Д. Коровина, светлой скромностью С. В. Малютина (С. В. писал пастелью портрет Поэта).
Настроенный всегда опьяненно молодо, Поэт с искренней близостью и горячим желаньем знакомился с людьми Искусства.
Подходил тонко, остро, раздольно, искренно,
Будто жаворонок Он весенне звенел над полями творческих затей мастеров — товарищей, всегда ожидая от них Чудес и сокрушительных удивлений.
В Москву тогда вернулся-после долгого отсутствия из России — Бальмонт
Его стали чествовать друзья в Литературном Обществе большим ужином (председательствовал Валерий Брюсов) — Поэт прочитал Бальмонту приветный дружеский тост Свой.
Всюду и везде Он являлся возвестником Карнавала и победно кричал:
— Поэзия — Праздник Бракосочетанья Слов.
Его гениальность (Я о Нём)
Природная от глубин земли яркоцветная самобытность, размах и стихийная вольная сила — вот признаки во истину отмеченной гениальности Василья Каменского.
В его росных глазах стрелы утренняго солнца, а улыбка или играющаго ребенка или светлогрустинного мудреца.
В его крепких руках резец, плуг, топор, кирка или перо.
Или перо каленой стали.
В его росте и цвете стройная гибкость северной рябины, а в волосах кудри спелой ржи урожайного края сам-тысячу.
В его голосе — строгая нежность, заботливость, музыкальность.
Или вдруг он звучит раскатно — призывно (если говорит речь на лекции, митинге, собрании, пирушке) или вдруг — когда читает свои стихи — весь преображается до нездешняго и созерцая будто с горы в разливной напевности открывает слова.
Это из любимой его и друзьями — поэмии о соловье.
В Его отношении к Миру и к людям — столько без берегов благородного внимания, рыцарской чуткости, поэтического удивления, крыловейной раздольности.
И столько от Вечности, от Грядущаго, от Звезднаго сияния.
В его движениях — Индия и среди растений он — Йог.
Я видел его часто прислонившимся плотно корой к дереву и по ветвям он простирал руки.
Я знаю Он искал встретиться с душой дерева, чтобы спросить о судьбе иного постижения мира и сказать о своем Земновании.
Иногда я издали наблюдал как Он чисто и кротко где нибудь на лугах или в городе подходил к животным и — уверившись, что один среди них — говорил с ними, говорил медленно, плавно, созерцательно.
И каждому животному говорил отдельные слова, смысла которых я — как человек — понять не мог.
Людей он чуял сразу, стихийно.
Одним взглядом он пронизывал будто безгромной молнией душу встречную и узнавал всю сущность, все внутреннее дарование, вес изгибы, все возможности, всю судьбу каждого человека.
И ни в ком неошибся, если подходил близко или от кого уходил совсем в свое одиночество.
Великим из его достоинств было — никого не осуждать и все понимать и — главное — прощать просто и светло тяжкие и чорные обиды.
Я часто старался нарочно подольше удержать его в обиженном состояньи и видел сердцем как это было ему больно.
Но Поэт всегда сокрушительно побеждал и меня и всякие обиды — и вместе все земное — и весело снова распевал.
