Каждый ватажный, Каждый сермяжный — Падали наземь, на лоб, Чтоб В этот час вековой Навеки проститься С отцом-головой. Ближе телега — Гуще возни. Везут человека На плахе казнить. А он — хоть бы что — Стоит, улыбается, Будто смерть его И совсем не касается. Он стоит — Ко столбу На железо прикован. Кровь прилипла Ко лбу. Бровь согнулась подковой. Человека нет выше, И высок его взор иной. Грудь открытая дышит Под рубахой разорванной. И не слышны слова его В гуще рева страшенного: Глушит звон с колокольни Василья Блаженного. Да не столь перезвонны Колокола, Сколь в сердцах перезовны Былые дела. Эх, Степан, Золотая отрада, Удалая твоя голова, Тебе каждая Ласточка рада Принести утешенье-слова: Не забудет голодная рать Тебя в этом Истерзанном рубище, — Будет легче, отец, помирать На глазах тебя любящих. Стала телега У смертного места. И вот — Эшафот. Густо. Шумно. Грудно. Тесно. Рев да стон, Да божий звон — Всё смешалось в гул земли. Сняли цепи со Степана. Повели. Сам поднялся по ступеням, Как всходил на струг. Атаманским взором кинул, Оглядел вокруг: Будто впрямь Не видел долго, Не стоял на берегу. Будто впрямь Смотрел на Волгу, На людскую на реку. То же — солнце. Те же — волны. Но не слыхан плач: Люди тяжким Горем полны. За спиной палач. Воевода — из старших. Плаха. Топор. Дьяк патриарший Читает царев приговор: «Бла-го-сло-ве-ни-ем Церкви святой, По-ве-ле-ни-ем Царя православного Для спасения трона И веры той, Стеньку — Разбойника главного, Вора присущего, Крамолу несущего, За грехи злой резни Круто На плахе казнить, Бесовское рыло, Дабы впредь неповадно Другим Злодейничать было. Яко всяка душа Властям предержащим Повинуется строго. Несть бо власти, аще
