Стянув одежду, она поежилась, стоя в бюстгальтере и трусах. Закаленное племя эти британцы. Они, кажется, даже гордятся тем, что по ночам распахивают окна — убеждены, что ночной воздух более здоровый. Безумцы, подумала Грир, пуская ледяную воду в раковину над оголенной оцинкованной трубой. На смесителе была выведена буква «Г», видимо обозначавшая горячую воду, но никакой горячей воды не наблюдалось. Батарея тоже не грела, хотя периодически звенела и издавала угрожающее шипение. Грир ощупала кровать на предмет бугорка, в котором она всегда распознавала бутыль горячей воды, и простонала, не обнаружив ее под стеганым одеялом.
Проворными движениями она растерла бунтовавшую против такого обращения кожу заиндевелой махровой мочалкой.
— Никакого душа по ночам, — постановила миссис Файндлэй. — С желающими помыться потом не сладить, а они будят постояльцев.
За все время Грир встретила только одного жильца — бледного молодого человека, который, по словам хозяйки, «делал какую-то работу на католическую тему». Он дважды повстречался ей в холле и оба раза лишь скромно кивнул в знак приветствия; на завтраке она его никогда не видела. Судя по тому, что Грир прочитала о Дорсете, эта область была средоточием католической истории, богатым разнообразными памятниками, а озабоченное выражение лица юноши говорило о том, что звук воды в душе — последнее извсего, что могло бы его отвлечь.
Усмехнувшись, Грир вытащила фланелевую ночную рубашку из расшатанного ящика комода с мраморным верхом. Грир была просто влюблена в эту чудную страну и ее жизнерадостных жителей. Англия была в ее крови, и с каждым днем она сильнее и сильнее ощущала родство со всем, что ее окружало.
Слуховые окна в стене открывались на улицу. Вид за окном Грир уже помнила наизусть. Узкий внутренний дворик, залитый бетоном и окруженный плетеными деревянными заборчиками, и двойные ворота, ведущие на заднюю аллею. Закутавшись в ворсистый купальный халат, натянув до колен высокие носки и спрятав ноги в меховые тапочки, она толкнула одну створку окна. Ночью открытое пространство выглядело гораздо лучше: темнота скрыла ряды мусорных баков и растений в горшках, которые уже успели завянуть от первых морозов. Шиферные крыши домов отражали лунный свет. Несколько показавшихся на небосводе звезд были похожи на булавки из полированной стали, приколотые кем-то на бесконечно далекую небесную гладь.
Где-то на востоке Эндрю тоже, должно быть, готовится ко сну. Грир ни разу не видела его спальню и не могла представить, какой она должна быть. Но если он выглянет в окно, то, возможно, увидит те же самые звезды в чернильно-черном облачении небосвода. Подумает ли он о ней, или же она придает слишком большое значение нескольким последним часам?
Сон манил Грир, и она подоткнула постельное белье, сняла халат и тапочки и, поежившись, укуталась в одеяла. Носки ручной вязки остались на Грир: наутро у нее на ногах останутся отпечатки узора, но она все равно наденет брюки.
Прежде чем выключить лампу, она поудобней устроилась в постели и окинула комнату последним жадным взором. Этот маленький номер уже стал для нее вторым домом, убежищем. Очевидно, вся декоративная схема строилась только на наличии узора из роз. Драпировка была украшена более крупным и размытым рисунком, чем покрывало кровати, и старые обои тоже явно выбрали за стебли ползучих диких роз. Грир взяла на заметку следующим утром проверить коврик и погасила свет. В легком сиянии проникавшего сквозь окна света можно было разглядеть блестящее очертание котенка, нарисованного на эмалированной перегородке старого очага.
Какая все-таки у Эндрю спальня? Перевернувшись на живот, Грир положила руки под подушку и уткнулась в нее лицом. Она изо всех сил старалась контролировать опасные мысли.
От подушки пахло нафталиновыми шариками. Грир снова повернулась на спину и уставилась в потолок. В глазах мелькали разноцветные крапинки. Он спит голым или нет?
У нее был холодный нос. Натянув одеяло до глаз, Грир резко чихнула и, повернувшись на бок, свернулась калачиком. Ее пальцы тут же коснулись длинного шрама, тянувшегося по ноге и едва проступавшего под тонкой тканью ночной рубашки. Она с досадой накрыла ладонью плоский живот. След от кесарева сечения уже превратился в тонкую, почти незаметную линию, но параллельный ей надрез оставил рубец, который затянется и примет цвет кожи только через год или больше. Ей стеснило грудь. Никто не предвидел воспаления тазовых органов, не оставившего других возможностей, кроме гистерэктомии. Оперировавший Грир хирург откладывал эту операцию до тех пор, пока не стало понятно, что дальнейшая задержка угрожает жизни женщины.
Для Эндрю новым будет только этот свежий шрам — если он вообще заметит его, — об остальных он уже знает. И все, что он сможет ей предложить, — это простую любовную связь, но уж никак не руку и сердце. Грир говорила себе, что нужно возвращаться к нормальной жизни. Секс — здоровая, естественная составляющая человеческой жизни. Если в мире вообще существует человек, способный заставить ее забыть о своих сомнениях, то это Эндрю Монтхэвен.
Страх перед тем, что после последней операции или душевных травм, связанных с потерей Колина, она не способна к физическим отношениям с мужчиной, был, возможно, всего лишь отговоркой. Возможно...
Черт подери! Она никогда не причинит Эндрю боль. Но она будет наслаждаться всеми радостями, которые он приносит ей, — пока они еще могут быть вместе.
Глава 10
Найти преподобного Алека Кольера в милой деревеньке Чалдон-Херринг оказалось нелегкой задачей, занявшей все утро и часть дня. Грир очень беспокоилась, так как должна была к шести часам вернуться в Уэймут и успеть одеться к ужину.
Преподобный отец сидел на стуле с ситцевой обивкой напротив нее, вперив глубокомысленный взор в испещренные дождем оконные стекла. С трудом сдерживаясь, чтобы не подгонять его, Грир крепко сжимала в руках чашку с блюдцем. Старик медленно продвигался по тропам своей памяти, должно быть наслаждаясь каждым шагом. Из попытки поторопить его не вышло бы ничего хорошего.
— Как вы говорите, Руби? М-м-м. — Взгляд его светло-голубых глаз остановился на ее лице. — Она была единственным ребенком в семье, это я помню.
— Да, — кивнула Грир, хотя и не знала об этом. Нельзя рассеивать его концентрацию.
Он шумно отхлебнул чаю, морща вздернутый нос. Неизменный чай. Подавив легкую улыбку, Грир отпила из своей чашки. Со временем она научится любить этот традиционный английский напиток. Грир аккуратно поставила чашку на блюдце, стараясь, чтобы фарфор не звенел.
— Я был викарием церкви Святого Петра тридцать пять лет, юная леди. И знавал всех, кто жил в деревне в ту пору.
Грир пробормотала, что очень впечатлена, чтобы доставить старику удовольствие. Он поерзал на стуле, пристраивая поудобней свое маленькое тельце, и поставил чашку на изящный чиппендейловский столик возле стула.
— Я бы и сейчас служил там, если бы ревматизм не подкосил.
— Сочувствую, — пробормотала она.
— Я был в общем-то не против оставить кафедру, но мне хотелось найти хороший домик в Ферндэйл. Всех там знал, — с сожалением повторил он.
— У вас здесь очень уютно, преподобный отец.
Грир уже успела познакомиться с бывшим викарием церкви Святого Петра. Она также исходила почти все улицы, переулки, аллеи и большинство магазинов деревни. Почтовым отделением и универсальным магазином управляла Эстер Лайл. Единственный в деревне полицейский констебль Альф Глид регулировал
