который так любил Попс и ненавидела Эмма.
И Тобиас сказал ей, что она слишком умная, чтобы быть счастливой. И назвал ее Плаксой.
Он был очень высокого роста… Уже в четырнадцать лет он был очень высокий, загорелый, худой, в футболке и обрезанных джинсах. Но он ей нравился, как, думала она, девочкам нравятся старшие братья – иногда. И он ей так и нравился, как брат, лет до тринадцати, когда он стал уже совсем старым – ему было под двадцать.
Перис улыбнулась, глядя на освещенные луной шторы.
Первая любовь. Мучительно-сладкое чувство.
В комнате появился другой запах. Другой, но все равно знакомый. Наверное, долетел сюда с улицы.
Сигаретный дым. Какие-то французские сигареты, запах, который показался ей тогда, когда она была во Франции, весьма экзотическим. «Житан» или «Голуаз» – что-то такое. Люди, которые по ночам появлялись в аллее Шато, обычно курили подобранные окурки, лишь изредка наслаждаясь целой дешевой сигаретой.
Вообще-то, через тонкие шторы не должен проникать дым французской сигареты… А это именно он и был.
И он был в комнате.
Перис повернула голову, не успев подумать.
Ее лицо накрыла подушка.
Она забила руками и ногами, запутываясь в простыне. А когда вцепилась руками в подушку, чья-то сильная рука крепко стиснула обе ее руки и потянула их вверх.
– Лежи тихо.
Перис услышала его голос. Значит, ему надо, чтобы она умерла тихо. Он хотел, чтобы она хорошо себя вела, умирая.
– Тихо, я сказал. Я ничего тебе не сделаю.
Кровь полыхала перед глазами, но ледяной голос словно заморозил ее тело. Она замерла.
– Хорошо, – сказал он. – Вот так, детка. Расслабься. Ты ведь дышишь там?
Перис издала сдавленный звук.
– Вот и хорошо. Это я для того, чтобы ты не очень возбуждалась. Только посмотришь, и сразу руки ко мне потянешь. Все время так и происходит.
Она услышала, как он выдохнул табачный дым, и подумала, что он вполне способен овладеть ею, не вытаскивая проклятую сигарету изо рта. Он одной рукой держал Перис, а другой – сигарету.
Конечно, Перис была худенькая, но жилистая, и уж никак не слабая. Она извернулась и попыталась откатиться в сторону.
– Мать твою! – Голос звучал так, словно сигарета была зажата между зубов. – Сука. Лежи тихо, не то я с тобой не так поговорю.
На ее лицо надавили сильнее, а укол чем-то острым, как иголка, остановил ее попытки освободиться. Укол чем-то острым в незащищенное место, где соединяются ключицы.
– Слушай, сука! У меня сообщение для твоего друга.
Перис замерла.
– Вот-вот. Так очень хорошо. Да и ты хороша.
Перис сглотнула; укол в шею стал сильнее.
– Прекрасно. – Острый кончик двинулся вниз и влево, по груди. Послышался звук «чик», и с плеча соскользнула тоненькая лямка ее ночной сорочки. Перис похолодела. Но не пошевелилась.
– Очень хорошо, – острый нож, а Перис была уверена, что это нож, отодвинул верхнюю часть сорочки, оголяя ее тело. – Эх, вот это да. Черт, мужчина должен иногда придерживаться дисциплины, но я не из железа сделан. Мда, я знаю, ты всякие штуки умеешь делать. И задницей… Не хочется попробовать.
Что-то зашелестело. Он потрогал ее сосок языком и шумно втянул мокрыми губами. Перис поджала ноги. В горле стояла рвота; ей не хватало воздуха.
Ее крики были лишь неслышным бормотанием, но его мерзкие губы отпустили ее грудь.
– Слушай, сука, – прошептал он. – Слушай хорошо и запоминай каждое слово.
Ее сердце колотилось о ребра.
– Вот что. Скажи ему, что время выходит. Поняла? Так и скажи, время выходит, и осталось его совсем немного. Поняла?
Она кивнула под подушкой.
– Хорошо. И расскажи ему, как тебе понравилась встреча со мной.
Перис кивнула еще раз.
– А сейчас я уберу руку с подушки. Но ты не снимешь ее, пока не услышишь, как хлопнет входная дверь. Я стукну погромче. Если ты закричишь, прежде чем хлопнет дверь, я тогда не так поработаю с тобой этим ножичком.
Он подождал, пока она кивнет еще раз.
– Хорошо.
Давление на подушку медленно ослабело.
– Свободна, – сказал он ей. По ее телу пробежал ветерок, когда он, наверное, открыл дверь. – Ни звука, детка. Не забудь – я постараюсь позабавиться с тобой по-другому.
Его ботинки тихо поскрипывали.
– Я тебя не обману, детка. Люблю повеселиться и всегда держу свое слово.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ему опять повезло?
Тобиас стоял напротив дома Перис и, задрав голову, пытался разглядеть окна на двух последних этажах. Он оставил машину под виадуком и квартал прошел пешком.
Весь дом был погружен в темноту.
Перис повесила трубку. А ему не удавалось такое простое дело – сказать себе, что он сделал честную попытку оправдаться и выбросить Перис из головы.
Входная дверь открылась.
Тобиас чуть не сорвался с места. Но потом прижался к стене дома, совсем уйдя в тень.
Появилась невысокая, толстая фигура, скатилась по ступенькам, повернула в сторону холма и во весь дух кинулась за угол. Машина, которая медленно двигалась по Первой Авеню, остановилась, мужчина (Тобиас уже понял, что это именно мужчина) сел, и машина сорвалась с места.
Входная дверь осталась открытой, а в доме по-прежнему не было ни огонька.
Тобиас медленно пересек улицу, автоматически перешагивая через трамвайные пути, и остановился, дойдя до противоположного тротуара.
Через пару часов после того, как она повесила трубку, он попытался позвонить еще раз, а потом еще.
Умный человек давно бы отказался от этой затеи.
Однако, с тех пор, как он снова увидел Перис, попытки забыть ее вызывали в его душе борьбу чувств – то ли ответить на вызов, то ли забыть единственную женщину, которая заинтересовала его всерьез со времени его развода.
Мисс Гранола.
Он нахмурился, увидев, что входная дверь так и осталась открытой. Это совсем не то место, где можно себе позволить жить так беззаботно. Да и где, в каком городе было такое место, где люди могли бы не беспокоиться хотя бы о непрошенных гостях?
По дороге сюда он еще раз, по радиотелефону, попробовал позвонить Перис. «На линии никто не разговаривает, сэр, – сказал ему оператор, проверявший линию. – Наверное, трубка плохо лежит».
Тобиас глянул в ту сторону, где исчез мужчина, а потом снова посмотрел вверх. Он не был подвержен, как говорится, дурным предчувствиям, но сейчас явно ощущал, что здесь произошло что-то нехорошее.
Перис ясно дала ему понять, что его присутствие здесь нежелательно. Ему следует понять этот намек и оставить ее в покое, да и это место сейчас оставить.
Где-нибудь должен быть свет.
Что, если…
