Возвращаемся к «Астре» и видим: какой-то ублюдок выдавил фортку и утащил магнитолу. С этими «Астрами» всегда одно и то же: каждому не терпится чего-нибудь отодрать. Значит, домой поедем без музыки.
— Вот ведь уроды, ну кругом ворье, — разорялся Джимми, — на ходу подметки стригут, ничего нельзя оставить. Ладно, до Хэлфорда доберемся, другую возьмем.
— Да ну ее, все равно бросать.
— И то правда.
Когда выбрались на Тринити-роуд, Джимми говорит:
— А этот Слип, у него все дома? У него что, в жопе свербит?
Я не удержался, хрюкнул.
— Слип мой кореш, — говорю ему, — он мой кореш.
— Да и я тоже твой кореш, Ники, только я никогда не заставлял тебя летать на Ямайку или в то место в Африке. Ямайка — это ведь очень далеко, приятель. Далеко, и там полно гангстеров.
— Ну, а как тебе план?
— План?
— Да, как тебе план?
— План.
Ах ты господи.
— Что ты думаешь насчет того, чтобы возить шезлонги на Ямайку?
— Да пошел ты, Ники, что ты думаешь, то и я думаю. Ты повезешь им на Ямайку эти самые шезлонги — ребята-гангстеры отрежут тебе яйца и сделают омлет по-ямайски.
— А мать Шерри МакАлистер, — говорю, — она ведь тоже с Ямайки.
— Может, и так.
— У Полетты Джеймс и мать, и отец с Ямайки.
— Может, и так.
— Так что, они все — гангстеры?
— А как же.
Посмеялись мы с ним, и я говорю:
— Да брось, Джимми, да если даже все они гангстеры, кому нужны эти сраные шезлонги? Тут ведь большими барышами и не пахнет.
По Тауэрскому мосту проехали с ветерком: отчего-то никого на нем не было.
— И не может быть, чтобы уж все были гангстеры. Ты мне вот что скажи. Как думаешь, будет из этого хоть какой-то толк, или это полная лажа?
Он только сплюнул.
— Тогда почему ты думаешь, что у гангстеров других забот нет, они только того и ждут, чтоб нас хлопнуть?
Он немного подумал. Слышно было, как скрипят у него в башке колесики. Потом еще немного. Потом говорит:
— Ладно, Ники, ты у нас самый умный, и по-французскому в школе шарил. Ладно, допустим, я не знаю, зачем им нас хлопать. Может, потому, что им что-нибудь да не понравится, я слыхал, они там, на Ямайке, стали больно уж обидчивые. Не глянется им, скажем, как ты их ром пьешь, раз — и хлопнут. Так я слыхал. Или ты думаешь, что эти бандюки ямайские вдруг стали все такие белые и пушистые?
— А насчет кофе как думаешь?
— Это им тоже запросто может не понравиться, ну не глянется им, как ты их кофе пьешь — тут на месте и пристрелят. Откуда я знаю, Ники, да чтоб мне сдохнуть на этом месте.
— Да нет, я про то, чтоб кофе от них вывозить, как думаешь, стоящее это дело?
— Да хрен знает, Ники, не нравится мне вся эта бодяга. Давай лучше попробуем Исландию, я никогда не слыхал, чтоб в Исландии были гангстеры. Давай возить шезлонги в Исландию, а?
— Ты поедешь со мной на Ямайку, а, Джимми?
— Ники, ты, верно, рехнулся. Двое белых парней делают бизнес на Ямайке? Нет, правильно мамаша всегда меня предупреждала, чтоб я с тобой не водился, у тебя точно крыша отъехала, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
— А почему тогда и моя мамаша мне говорила, чтоб я с тобой не водился? Что ли уж тогда, когда тебе шесть было, чуяла, что ты — жучила окаянный?
— Правы наши мамаши были, что верно, то верно.
Мы еще похихикали, а на Майл-Энд-роуд он газанул по тротуару, да так, что мы какую-то бабульку чуть на тот свет не оформили. Легко.
— А как ты думаешь, Джимми, нужны им шезлонги?
— У них там лежаки, Ники. На кой хрен им шезлонги эти, если есть лежаки.
— Это такие большие, длинные?
— Да, я такие на Кэнви-Айленде видал. Складываются-раскладываются чуть ли не в тридцать восемь раз. Телки лежат на них, потому их и называют лежаками. Господи, Ники, тебе надо бы это знать, неужели ты их не видел, когда ездил к лягушатникам?
— Правду сказать, Джимми, я даже не упомню. В Калe уж точно не видел ни шезлонгов, ни лежаков никаких, хотя я же там и на пляже ни разу не был, может, там они есть.
— А эти, как их, шизлонги, — их все еще делают, а, Ники? У моей бабки был один в саду, так ему лет сто было. Ты думаешь, их сейчас еще делают?
— А черт их знает, Джимми. Найти-то, наверное, можно. Теперь, может, и электронные какие есть, с музыкой.
— С музыкой, блин. Ты и впрямь чокнулся, Ники, видать еще когда в тюрьме сидел. Мне бы такое и в голову не пришло.
По сто второй мы задвинули под двести. Приедем домой, бросим на хер эту тачку.
Стук в дверь. Я не стал открывать. Сижу себе на диване, телик смотрю. Торгаши какие-нибудь по домам шастают.
Снова стучат. Потом камушки в окно бросили. Кому-то я определенно был нужен, и этот кто-то знал, что я дома.
Выглянул в окошко, кричу:
— Что, пиццу принесли?
Кто их знает, может, это легавые припороли.
— Это я, Ники.
Господи, Норин Хэрлок, а я держу ее на такой холодине. Не было в городе другого человечка, которого бы мне так хотелось повидать (приличная, причем, девушка, и работа у нее есть), а я мурыжу ее на улице.
Я быстренько открыл дверь.
— Пришла меня навестить, а, Норин? — спрашиваю. — Страсть как хотелось меня видеть, да?
— Да, хотела посмотреть, все ли с тобой в порядке.
Я чуть в в осадок не выпал. Норин Хэрлок пришла посмотреть, все ли со мной в порядке.
— Хочешь чаю или кофе или текилы, а может, потискаться на диванчике? — помню, я очень нервничал.
— Ты не меняешься.
— Ну, так с чего начнем?
— Хорошо бы чаю и немножко текилы.
— А кофе и потискаться?
— Это обычно бывает после ужина, а ты еще не предложил мне поужинать.
— У меня есть тосты.
— Вообще-то, я принесла с собой карри — так, на всякий случай.
— Да ну!
— Ну да!
