— Да, только я не стала обращать на них внимания. Послала куда подальше.
— Кого, Шэрон?
— Двух девок, которые приходили к Леони — я у нее постригаюсь. Наболтали что-то про то, что вы, ребята, лезете, куда не просят, а меня за это могут типа заставить отвечать.
— Какие еще девки? Откуда?
— Понятия не имею. Леони говорит, никогда их раньше не видела. Но, говорит, они точно знали, что я к ней хожу.
— Рехнуться можно. — Многие пытались докапываться к нашей Шэрон, и я пообещал сам себе, что они об этом пожалеют. — А они не сказали, куда конкретно мы лезли?
— Не-а. Честно говоря, Ники, я думаю эти девицы и сами не знают, просто передали, что им велели. Да пошли они на хер. У кого-то амбиция взыграла, мне-то что до этого? Мне это по барабану.
— Вот-вот, — поддержал попугай Джимми, — да пошли они на хер.
Распустили языки, будто и нет рядом легавых. Потом вдруг вспомнили, что этот Ти-Ти уши растопырил и только и ждет, чтобы арестовать и Джимми, и Шэрон, и меня, да впридачу еще и медсестру — за что, пока не известно, но что-нибудь да пришьет. Потом он всех успокоил — вспомнил, что типа обещал.
Рамиз тоже в стороне не остался — похвастался, что был в авторитете и крышевал торгашей на каких-то там улицах, будто и не лежал весь порезанный в Виппс-Кроссе. Потом стал корчить из себя этакого мудреца. «Похоже, — говорит, — есть такие, которые не понимают, что ты, Ники, типа исправился и заплатил свой долг обществу. Ведь вы, мистер Маршалл, для того и отправляете в места не столь отдаленные, чтоб человек заплатил свой долг обществу, а уж если он вышел, значит, считай, перевоспитался, исправился. А вот ты, Ники, заплатил долг, вышел, ждешь, что тебя сейчас реабилитируют — а тебе вместо этого по шее. А потом и твоим корешам. Да, Ники, эти парни они понятия о чести воровской не имеют. Нехорошо, старина. Может, и меня тоже такое ожидает, когда я отсюда выберусь, — я же, дай бог, когда-нибудь выберусь. А это совсем уж ни в какие ворота не лезет. Вот ты четыре года назад украл у меня три с лишним литра хорошего бензина, так я же ничего, я же простил. Понимаешь, о чем я?»
С ума сойти. Четыре года назад я по ошибке упер его дряхлую «Ауди», а он все не может забыть. Тут, наверное, и сорока будет мало. Может, лет через двадцать, после того, как его закопают — до тех пор мне покоя не видать.
Мы сидели там и все вместе думали. Когда стали расходиться, согласились, что поговорили не зря. Что до меня, я в жизни не соглашусь, что вся эта каша заварилась из-за меня. Понятия не имею, с чего все это началось, но что не с меня — это уж точно.
Эх, дико я устал от всего этого, и мне вдруг захотелось смотаться до поры до времени из Уолтемстоу. Пожалуй, стоит еще разок сгонять в Уондсворт и потолковать с этим Слипом.
Глава шестая
Когда выписали, решил напоследок зайти в буфет, кофе попить. Сидел пялился в чашку, будто надеялся там ответ найти. И прямо там, в уголке, решил, что начну все сначала, притворюсь, будто прошедшей недели и не было.
Звоню Джимми Фоли (мне Шэрон, когда я еще был в палате, мобильник притаранила).
— Джимми? — говорю.
— Джимми.
— Черт меня побери, Джимми, это же ты, Джимми, да? Это я, Ники.
— А, Ники, — говорит. Ну вот, это уже лучше.
— Меня выписали из больницы, Джимми.
— Из больницы, Ники.
— Я сейчас сижу в буфете. Что ты делаешь немного погодя?
— Разъезжаю.
— А сейчас что ты делаешь?
— Разъезжаю.
— Может, заедешь за мной в шесть?
— В шесть?
— Да, в шесть. Ко мне на квартиру.
— К тебе на квартиру.
— Ты не против, Джимми?
— Не против.
— Увидимся тогда попозже, Джимми.
— Попозже.
Я откинулся на спинку стула, допил кофе и стал думать, что делать дальше.
В тюрьме у меня было четыре вещи, о которых я мечтал. Это, конечно, если не считать хряпнуть и потрахаться. При мысли об этих четырех вещах я добрел. Четыре вещи, которые мы, неблагодарные, обычно не ценим, я говорил об этом Слипу буквально за два дня до окончания срока. Когда я вышел, эти четыре вещи потонули в сумятице всего, что со мной творилось. Теперь я решил, что хватит уже откладывать, займусь этим прямо сейчас.
Ну вот, я и пошел из больницы, медленно так, потом, как вышел на улицу, еще медленней, будто инвалид какой. Вот так избитый, весь в синяках, приплелся на Уонстедское поле — море разливанное травы и свежего воздуха.
Ребятишки змеи пускают и самолеты самодельные. Нашел себе ложбинку посреди ничего, лег в траву и стал смотреть в небушко.
И так мне стало хорошо, будто в сливках выкупался. Смотрел я, а потом даже вздремнул. Ну надо же! Я лежу на травке, греюсь на солнышке и дремлю. Это было здорово, просто супер. Это и был номер первый.
Потом вдруг прямо надо мной нарисовалось что-то чуднoе.
— Му-у!
А я и забыл, что по этому полю все лето коровы разгуливают, и никто их не гоняет. А они от этого делаются до ужаса ручными. Даже кажется, что вот сейчас одна подойдет и вылижет тебе яйца. Что до этой, так она вылизала мне всю фотокарточку, а я, когда отплевался и отхихикался, почувствовал себя лучше, будто лед раскололся. Теперь можно и ко второму делу перейти.
Прачечная.
Постирушки у меня, правда, никакой не было: мамаша, пока я в Виппс-Кроссе лежал, пошуровала в моей хате и марафет навела. Ничего, можно просто захватить газету, сесть там и понаслаждаться хотя бы часик. Люблю прачечные: белье в барабане крутится-вертится, так здорово.
Это был номер два.
Я пошел домой и стал ждать номера три, из-за которого ко мне и обещался заехать Джимми.
— Как оно, Ники? — спрашивает. — Вроде получше, или как?
— Поправляюсь помаленьку, — говорю, — ты как, на колесах? Подвезешь меня?
— Ники, я не только на колесах, я на собственной тачке, даже застрахованной.
— Застрахованная тачка! Неужто на твое имя?
— Ну, почти, Ники. Застраховать на мое имя — никаких денег не хватит. На мою маму.
— С ума сойти. А почему же ты не ездил на ней в Уондсворт? Зачем угонял тачку?
— Да ну ее, Ники. Сам рассуди: если ты хочешь, чтоб тебя уважали, ты ведь не станешь разъезжать по городу в драной «метрошке».
Это уж точно. На таком драндулете ездить, да если ребята из Уондсворта увидят — сраму не оберешься, засмеют.
— Джимми, а ты не хочешь сводить ее в мойку?
— Да я вчера ее мыл, Ники. Хочешь — поедем да еще раз помоем, если тебе приперло.
— Я сам и заплачу, Джимми. Просто уж очень мне охота посидеть в машине в автомойке.
