отдыхающих, худой клоун в ужасающем гриме показывал фокусы, пока его жена в платье танцовщицы великолепно играла на барабане. Фокусник попросил:
– Не мог бы кто-нибудь из господ дать мне на минутку сигарету?
Суарес дал ему сигарету.
– А сейчас, – прибавил мрачный клоун, – не мог бы кто-нибудь дать мне спичку?
Получив спичку, он зажег сигарету и проглотил ее: после чего она вылезала у него последовательно из глаз, из носа, из спины и так далее, причем все время оставалась зажженной. Он проделал все эти фокусы, затем с первыми аплодисментами публики выкурил сигарету и перешел к другому номеру с криком:
– А сейчас, господа, еще более удивительный фокус, который я показывал в Париже и в Катандзаро. Кто из вас мог бы дать мне на минутку тарелку спагетти?
Никто не пошевелился, и наши друзья, к большому неудовольствию Андреа, снова пустились в путь. Уходя, они все еще слышали жалобный голос клоуна, повторявшего:
– Ну же, синьоры, кто может оказать мне любезность и предоставить всего лишь на минутку тарелку спагетти? Вы? Нет? Вы? Нет? Вы? Нет?
Они уже далеко отошли от селения, а все еще слышали за спиной приглушенный расстоянием жалобный безответный призыв:
– Кто из господ будет так добр и предоставит мне всего лишь на одну минутку тарелку спагетти? Вы? Нет? Вы? Нет? Вы? Нет?
IX
– Добро пожаловать в замок Фиоренцина! – прокричал с верхней площадки парадной лестницы красивый господин с белой бородкой, в белых брюках и синем пиджаке, когда наши друзья вступили в старинный замок.
Это было восхитительное сооружение – один из тех замков, которые в средние века сооружались на берегу моря, неизвестно, для того ли, чтобы подавать тревогу, когда подходили корсары, или когда прибывала полиция.
Именно здесь синьор Павони – так звали владельца замка, этого самого радушного старичка с аккуратной бородкой и в белых брюках – проводил свои исторические и научные разыскания.
– Отрываем от работы? – спросил у него Джедеоне после представления.
– Напротив, – ответил владелец замка, – мне будет приятно немного отдохнуть. Несколько минут назад я поставил точку в большом труде, итоге долгих филологических изысканий под названием «Употребляли ли древние слово “негодяй”?». А сейчас я собирался приступить к другому, давно мною задуманному, большому исследованию по физике. – Он показал гостям листок и добавил: – Видите? Я уже написал заглавие: «Способствуют ли ночные сумерки распространению искусственного света?».
Джедеоне долго изучал заглавие; потом сказал:
– Полагаю, что да.
– Да, да, – вымолвил владелец замка. – Легко сказать, но нужно это доказать, дорогой мой синьор! Я сделаю это предметом многих, многих томов. И доказательство будет еще труднее, поскольку я хочу изложить его в виде шарад.
– Изумительный труд! – воскликнул Суарес.
Когда синьор Павони узнал о цели прихода наших друзей, он сказал:
– Я предоставлю в ваше распоряжение все мои древности, но хочу сразу вас предупредить, что ключей здесь нет.
– Тогда, – с горечью пробормотал Джедеоне, – мы вас напрасно побеспокоили.
Хозяин замка указал на Суареса.
– Жаль! – сказал он. – Я бы охотно опробовал мои орудия пыток на этом господине.
Посетители собрались уходить, но хозяин замка задержал их.
– Что касается ключей, – сказал он, – ради вас я позволю себе воспользоваться ключами от погреба. Сейчас позову прислужницу.
Ею оказалась женщина-домработница, а «прислужницей» ее называл Павони, в силу своего поэтического нрава расположенный облагораживать все, что его окружало.
Старая служанка вошла, и вскоре появились бутылки разной формы, а синьор Павони принялся ревностно смешивать их содержимое в некоей трубке, которую он затем яростно тряс в течение получаса, под почтительное молчание гостей.
– Бедняги несчастные! – пробормотала прислужница, глядя на них с благожелательным состраданием.
Поднеся к губам жидкость, составленную Павони, Суарес судорожно икнул и, поводя безумным взглядом, пробормотал:
– Вкусно.
– Пейте, пейте, вам полезно! – сказал гостеприимный хозяин замка.
Добрый старик, попробовав глоток, никак не решался.
– Да ладно, – крикнул Джедеоне, – чего тебе стоит?
– Чего тебе стоит, чего тебе стоит! – передразнил Суарес. – Хотел бы я тебя видеть на моем месте.
– Да бросьте, синьор Суарес, – вмешался Ланцилло, – не надо церемониться.
– Ты же не ребенок, – воскликнул Джедеоне. – Будь умницей, пей! Посмотри на меня.
С видимым усилием добряк Мальпьери выпил глоток жидкости, чтобы подать пример. Но Суарес потел, держа стакан в руке и задрав нос.
– Вы жеманничаете, – сказал Павони.
– Клянусь вам, что нет.
Суарес схватил себя за ноздри большим и указательным пальцами левой руки и крепко их сжал, закрыл глаза и выпил стакан, не отрываясь, до дна. После чего запихнул в рот дольку лимона; два или три раза его тряхнуло; он пробормотал:
– Вкусно.
– А сейчас, – сказал ему Джедеоне, – приляг-ка на тот диван.
Павони поднес стакан остальным.
– Спасибо, я не пью, – сказал Джедеоне.
Ланцилло тоже отказался:
– Я совершенный трезвенник.
Андреа спрятался под столом, и понадобилось немало усилий, чтобы выманить его оттуда.
– Тогда, – сказал Павони, – давайте обойдем замок.
Они оставили Суареса тихо стонать на диване и прошли в соседнюю комнату, которая служила столовой. Павони подошел к сидевшей у окна дряхлой старухе со свирепым лицом и обнял ее со словами:
– Это самая дорогая из древностей в моем доме: моя мать.
Старуха положила себе в рот шоколадную конфету, аккуратно свернула станиолевую обертку и сунула ее в карман.
– Моя мать, – громогласно объяснил хозяин дома, поскольку восьмидесятилетняя старуха была глуха, – собирает станиолевые обертки от шоколадных конфет, чтобы выкупить из рабства какого-нибудь негритенка.
– Ах, – заорал Джедеоне, у которого было доброе сердце, – я пошлю ей несколько.
Старуха качнула головой.
– Она хочет собрать все сама, – объяснил Павони, – она очень ревностно относится к этой своей благотворительной деятельности и до сих пор сама съедала все конфетки, обертки от которых потом складывала.
– Все сама! – с гордостью сказала утробным голосом старуха, которая понимала разговор по движениям губ.
– Поздравляю! – сказал Ланцилло так громко, как еще никто в мире не произносил этого простого слова.
Павони добавил:
– Она собирает их уже тридцать лет, и даже не знаю, сколько этих оберток она накопила. – Он наклонился к материнскому уху и заорал, что было мочи: – Мама, сколько тебе еще осталось, чтобы выкупить негритенка?
Старуха, привыкшая к этому вопросу, завопила так, будто глухими были остальные:
– Я почти кончила. Может, завтра отправлю посылку, если ты принесешь мне коробку конфет. Я чувствую, что завтра за день я смогу набрать много оберток.
– Хорошо, хорошо, – сказал Павони, который обходился с ней, как с ребенком.
Он провел гостей в соседнюю комнату.
– Здесь, – сказал он, указывая на просторную кровать, – спал племянник жены дяди шурина секретаря друга Наполеона. – И добавил: – Разумеется, Наполеона III.
– А-а, – несколько разочарованно протянул Ланцилло, – я думал, великого Корсиканца.
– Если бы! – пробормотал Павони. – Если бы богу так было угодно!
Пройдя через ряд других комнат, он остановился в одной и сказал:
– Здесь не произошло ничего особенного.
Гости долго осматривали ее в молчании. Потом пошли дальше.
Сколько умиротворенности в этих древних залах! И сколько грусти!
Внезапно гости услышали нежный звук. Они пошли на него и оказались в светлом и просторном зале, где прекрасная девушка играла на старинном клавесине.
– Моя дочь, – сказал старый синьор.
В нем, еще совсем недавно таком жизнерадостном, внезапно произошла глубокая перемена. Сейчас его лицо светилось необычайной нежностью, омрачавшейся тенью привычного страдания.
Прекрасная девушка с золотыми косами на плечах встала, подбежала к отцу и обняла его.
