И одновременно рассылал во все инстанции письма, прилагая к ним справки, памятные записки, характеристики и марки для ответа. Иногда он заглядывал в дирекцию:
– Мне никто не звонил?
– Нет, – неизменно отвечал Арокле.
Уититтерли удивлялся:
– Как же так?
– Не знаю, что и сказать.
После ужина капитан делами больше не занимался. Всему свое время, говорил он: сначала дело, потом забавы. И отправлялся гулять по центральным улицам, останавливаясь у всех магазинов, в это время уже закрытых.
– Мне очень забавно, – объяснял он тем, кто спрашивал о причине такого странного поведения, – смотреть на опущенные ставни.
Перед самым сном капитан выходил на улицу, чтобы, согласно многолетней привычке, прогулять свою трость.
Джедеоне и Андреа отправились за коробкой шоколадных конфет.
Когда они вышли из кондитерской, Джедеоне усиленно замахал рукой, подзывая карету, стоявшую в конце улицы. Пожилой кучер с трудом слез на землю и, стараясь идти как можно быстрее, направился к нашим друзьям, чтобы осведомиться:
– Я могу быть чем-нибудь полезен?
– Да нет же! – нетерпеливо воскликнул Джедеоне. – Мне нужна карета!
– А-а, – разочарованно протянул кучер, – а я думал, вам нужен я.
Он вернулся, занял место на козлах и спросил у Джедеоне, который уселся в карету вместе с Андреа:
– Куда ехать?
Лошадь с понятным трепетом навострила уши.
– Я не могу вам этого сказать, – ответил Джедеоне, который хотел сохранить место поездки в тайне.
Кучер, не будучи любопытным, настаивать не стал. Все несколько минут рассматривали панораму, не шевелясь. Наконец, у Джедеоне вырвалось:
– В замок Фиоренцина! – отчего лошадь вздрогнула, а кучер сказал:
– В такое время? Мы же приедем к ночи.
– И то правда, – пробормотал Джедеоне, – поедем завтра утром. Приезжайте за нами ровно в семь.
– С каретой? – спросил кучер.
Джедеоне несколько мгновений думал и наконец сказал:
– Да, так будет лучше.
Уже направляясь к гостинице, он снова повернулся к кучеру и крикнул:
– Да, вот еще о чем попрошу: и с лошадью!
– Ах вот как? – удивленно ответил кучер. – Ну, как скажете.
Когда свидетели удалились, Суарес сказал:
– Позор!
– Но я, – простонала Катерина, – не знала, что он гостиничный…
Рыдания помешали ей закончить.
– А пока что, – продолжил старик, который, несмотря на внезапное страшное открытие, был по-своему рад и горд, что на сей раз причиной крупной неприятности в семье был не он, – пока что, с сегодняшнего дня – новая жизнь.
Он крупными шагами прошелся по комнате и добавил:
– Я не требую, чтобы жених был богат!
Катерина зарыдала громче.
– Но от честного жениха, – продолжил старик, – я отказаться не могу.
Обращаясь к жене, которая вздыхала, сидя на кровати, он прибавил:
– А ты проследишь за тем, чтобы она не читала письма от этого негодяя!
Синьора пожала плечами.
– Будет непросто, – сказала она, качая головой, – проследить за тем, чтобы девушка не читала любовные письма.
– Это почему? – спросил муж.
– Да ладно – будто ты не знаешь, где читают любовные письма?
– Где же?
– Не строй из себя наивного! Бедный юноша! Где читал их ты, втайне от родных?
– Не помню.
– Ах, не помнишь? А где, по-твоему, читала твои письма я?
– Где же?
– Брось, ты лучше меня знаешь, где втайне читают такие письма, с тех пор, как мир стоит!
– Да говорю же тебе, что не знаю.
– Не знаешь? Очень жаль, но видно, ты никогда не любил меня.
Суарес некоторое время думал, где это читают любовные письма, и, так ни до чего и не додумавшись, поскольку не мог представить себе место, пригодное для этих целей, снова вернулся к бесконечной обличительной речи против дочери.
– Ты никогда не интересовалась, – закричал он, – ты никогда не интересовалась…
– Но ты же сам, – ввернула синьора Суарес, – оставляешь ее ночью одну!
Старик, подобно луку, который в конце концов ломается вследствие слишком продолжительного натяжения, упал в кресло.
– Чуда не произошло, – сказал он, – я виноват и на этот раз.
– Ну конечно же, – начала шуметь жена, – если по ночам, вместо того чтобы спать…
– А чем же, по-твоему, дорогая моя, она должна заниматься по ночам? Ночью спят!
– И тем не менее, случается и всякое такое.
Катерина едва слышно всхлипывала – так, что отец не мог в конце концов не погладить ее по головке. И сказал ей нежным тоном:
– Ну подумай в самом деле, девочка моя! Как же ты можешь выйти за сына Фантомаса!
Катерина продолжала беззвучно плакать в полутьме, сгустившейся во всех углах. Вошел Арокле – он прибыл убираться в номере. Увидев постояльцев, он было повернулся, чтобы уйти, но, услышав плач Катерины, заплакал сам.
– Вы-то чего плачете? – спросил у него Суарес.
Арокле пожал плечами.
– У меня, – сказал он, – свои на это причины. Поскольку я пережил много несчастий, но не могу плакать при людях без видимого повода, я пользуюсь всеми печальными ситуациями, чтобы выплакаться.
– Но я не могу вам позволить, – сказал Суарес, – пользоваться горем…
Арокле перестал плакать и утер глаза. Суарес даже пожалел о своей выходке. Он склонил голову и, будучи, в сущности, человеком добросердечным, добавил:
– Да плачьте, я разрешаю.
– Спасибо, – ответствовал мужественный слуга, – но мне уже пора идти. Теперь в другой раз.
И вышел.
Некоторое время спустя синьора Суарес нарушила молчание.
– И все же, – сказала она, как бы разговаривая сама с собой, – этот Фантомас, должно быть, накопил порядочно деньжат.
Суарес пожал плечами.
– А я думаю, – пробормотал он, – что он все проел.
В тот вечер больше не было сказано ни слова.
Мистерьё прибежал домой со смятенной душой, впервые проклиная судьбу и свою забубенную жизнь.
Дома его ждала грандиозная новость: несколько часов назад в результате несчастного случая погиб Жюв, знаменитый полицейский. Эта новость, мгновенно дошедшая до ушей Фантомаса, погрузила печально знаменитого бандита в неописуемую скорбь.
– Жюв, – повторял он сквозь слезы, – всю свою жизнь посвятил мне. Мы охотились друг за другом с незапамятных времен; либо он гнался за мной, либо я за ним. А сейчас его больше нет, и я остался один!
Этот неуловимый преступник чувствовал, что вместе со своим смертельным врагом в могилу сошла и часть его самого.
На следующий день на похоронах знаменитого полицейского – который из удобства в последние годы своей жизни снимал домик рядом с жилищем своего непримиримого противника – на самом красивом и самом большом венке красовалась простая надпись:
Старый бандит, глядя в окно, провожал траурную процессию глазами, в которых стояли слезы. И когда Фантомас увидел, как скромный, почти лишенный каких-либо украшений, катафалк – честный полицейский умер в такой же бедности, в какой и жил – тронулся, покачиваясь, сопровождаемый друзьями и близкими, он прошептал, печально качая головой:
– Прощай, Жюв! Впервые я не могу последовать за тобой. Мы мучили, мы изводили друг друга всю жизнь, но я любил только тебя. В конце концов ты меня обставил: на этот раз ты ушел от меня по-настоящему. И навсегда.
Кто знает, было ли это чудо любви или следствие печального зрелища, которое являл его отец, но Мистерьё испытывал новые чувства.
Он долго думал. В полночь он надел черную майку, взял инструмент, какой-то большой пакет и вышел, постаравшись не производить шума. Громадные черные тучи вздымались в небе; за ними то скрывалась, то проглядывала луна.
