дверь; а именно – из номера силача-гренадера, который, разбуженный ссорой любовников, закричал в общем направлении их двери:
– Вы наконец прекратите шуметь? Не беспокойте людей хотя бы ночью. Безобразие! Что это такое? Что за…
Мистерьё думал: «Подожду, пока он закончит, а потом быстро все сделаю».
Но силач не унимался.
– В этом пансионате, – продолжал шуметь он, – ни есть, ни спать, ни играть не дают! Даже фортепиано нет! Нет даже…
Продолжить он не смог. Открылась еще одна дверь, и появилась фигура Джанни Джанни, которому добряк Уититтерли позволил остаться в пансионате еще на пару дней.
– Если еще раз услышу ваш несносный голос, – сказал долгожитель силачу-гренадеру, – я подойду и тресну вам тазиком по голове.
После чего этот вспыльчивый человек прибавил еще несколько выражений с неясной логической связью – как, например, такое: в силу чего, учитывая, что силач-гренадер не желает спать, мог бы не мешать это делать настоящим джентльменам (
При этих словах у силача-гренадера потемнело в глазах, и он бросился на своего врага. В пустом и ярко освещенном коридоре противники принялись яростно мутузить друг друга. После обмена первыми ударами, не прерывая боя, силач-гренадер подумал:
«Какой же я дурак! Драться со злейшим врагом ночью в пустынном месте! Ведь тут нас никто не разнимет. Моя жажда мщения уже удовлетворена, а ведь приходится лупить его и дальше, потому что нас некому разнять. Да и под каким предлогом я перестану драться? А с другой стороны – он тоже не прекращает драться».
Одновременно Джанни Джанни, нанося тяжелые удары, думал:
«Какую глупость мы совершаем! Вместо того, чтобы сцепиться во время обеда, когда десять человек быстро бы нас утихомирили! Теперь я бы охотно и прекратил, но не могу же я отступить первым. Посмотрим, может, кто-нибудь найдется поблизости».
Продолжая осыпать противника ударами и получая столько же в ответ, старик стал отвлекать силача к правому коридору.
«Куда это он? – думал гренадер, отходя влево, – в той стороне никого нет!»
Долгожитель же думал, отходя вправо:
«Этот болван ничего не понимает».
Тем временем, поскольку рассвет был уже близок, Мистерьё решил действовать незамедлительно. Он вышел из своего укрытия и как будто раздумывал, откуда начать, не удостаивая драчунов даже взглядом.
– Эй! – крикнул ему Джанни Джанни. – Вы разве не видите, что мы деремся?
– Вижу, – спокойно ответил Мистерьё.
– И что вы там стоите как пень? – воскликнул силач-гренадер. – Сделайте же что-нибудь! Или что, подсказка нужна?
– А мне-то что за дело? – ответил Мистерьё. – Деритесь себе на здоровье.
И вошел в какой-то номер.
Когда противники остались совершенно одни, сцепившись в смертельной схватке, силач-гренадер предложил:
– Попробуем в той стороне.
– Там все спят, – ответил Джанни Джанни задушенным голосом, не переставая наносить удары.
Силач-гренадер меж тумаками вставил:
– Надо вызвать Арокле.
Все так же сцепившись, нещадно колотя друг друга, они дошли до последнего этажа и стали пинать дверь в комнату Арокле.
Преданный слуга выглянул, полусонный, и очумелыми глазами посмотрел на драчунов. Наконец он спросил:
– И что мне делать?
– Разнимите нас! Скотина!
Арокле оделся; потом нехотя вклинился между дравшимися и, разумеется, у него ничего не вышло. Но с божьей помощью драчуны были разняты и отправлены в свои номера.
Было утро. Марина, совершенно готовая к выходу, подошла к двери номера Камилло и постучала. Камилло, который провел ночь в созерцании – издалека – своей кровати, превратившейся в озеро, вышел в дорожном костюме.
– Пойдем, – сказал он.
Не глядя друг на друга, любовники двинулись вперед с опущенными головами. Впервые они, казалось, пришли к согласованному решению. Но что это было за решение, господи? У обоих были очень мрачные лица, что наводило на плохие предчувствия.
Ах, милые, что-то вы затеваете очень нехорошее!
Они открыли входную дверь в гостиницу. На улице был серый воздух, стлавшийся над белесым морем.
День, наступил день! И будто судорога прошла по сонной земле.
XIII
Четвертый и последний день нашего повествования начинается в замке Фиоренцина, который обычно просыпался с первыми лучами солнца. Точнее, первыми просыпались женщины; что же касается хозяина дома, заставить его расстаться с периной стоило немалых трудов. Джорджо Павони был довольно ленив и, чтобы побороть этот ужасный недостаток, поручил своей служанке стараться и поднимать его путем уговоров, поскольку силой это сделать не получалось – учитывая, что он был самым сильным и ловким в доме. Этот страшный человек мог оказать сопротивление и десяти спортсменам. Что уж говорить о двух добрых старушках и девушке, которые, даже призвав на помощь садовника и повара, не могли поднять его с постели. «Он силен, как лев!» – часто восклицали они после своих тщетных попыток. Именно поэтому бодрый старик и дал поручение служанке прибегать к уговорам всякий раз, когда оказывалось необходимым вставать рано. В этих случаях – именно такова была воля хозяина дома – старушка должна была уговорить его покинуть постель, восхваляя красоты природы и свежесть утреннего часа и перечисляя преимущества активной жизни. За эти незначительные услуги старуха не получала никакого дополнительного вознаграждения; зато Павони велел ей обращаться к нему на «ты» при оказании этих услуг; это было, разумеется, риторическое «ты»; ему казалось, что подобное прямое обращение придает бoльшую поэтическую силу ее увещеваниям, а кроме того – создает иллюзию присутствия обольстительной сирены. Заметим, что это тыканье хозяину дома, перед которым служанка испытывала нечто вроде благоговейного ужаса, было весьма мучительным для почтительной старушки; тем не менее, она исполняла возложенную на нее обязанность со всевозможным рвением и старанием.
Согласно приказу Павони, который мог уступить во всем, но только не в строжайшем соблюдении распоряжений относительно вставания, она должна была в указанный час тихо приблизиться к алькову и, просунув сквозь занавеси свою морщинистую нерешительную рожицу с острым торчащим подбородком, сказать:
– Восстань, уж день настал! Солнце воссияло над горизонтом, машина мироздания пришла в движение, и мир готовится к добрым делам. Ты слышишь? Птицы поют на ветвях старого дерева в благоухающем смолистом саду. И рыбы во глубине вод снуют, восстав от сна (это «снуют, восстав от сна» было слишком трудным пассажем для мужественной старушки, которая всегда в этом месте спотыкалась). Восстань и ты! Селяне идут в поле и поют радостные гимны! Один ты спишь. Один ты дрыхнешь в постели, в то время как солнце светит в твое окно и призывает тебя на волю, к жизни, к радости, к любви!
Такие слова должна была говорить старушка, за исключением некоторых мелких вариантов, обусловленных временем года или погодными условиями. Так, иногда, поглядев в окно, она видоизменяла «призыв к восстанию» (как называли в замке эту речь) следующим образом:
– Восстань, уж день настал! Льет как из ведра. На улицах сплошные лужи. Дует ветер. Торговцы идут на работу под зонтиками, ругаясь как извозчики. Один ты спишь, один ты дрыхнешь, в то время как дождь стучит в твои окна… – И т. д. и т. п.
Обычно, понемногу убаюканный словами, ласкавшими слух, как сладкая музыка, Джорджо Павони открывал сначала один глаз, потом другой, улыбался новому дню и вскакивал с криком:
– К добрым делам!
Иногда он медлил, и тогда служанка, которая, как мы видели, не была лишена известной находчивости, старалась выманить его из постели лживой лестью, однако, соблюдая почтительность; она проявляла недюжинную изобретательность, чтобы принудить хозяина покинуть мягкое ложе. Но в этих импровизациях у старухи нередко невольно проскальзывало «вы». Так, она могла шепнуть на ухо Павони:
– Вставайте, командор, пора к делам любви!
И прочую заскорузлую литературную дребедень, плод тайного ознакомления доброй старушки с книгами и плохого их усвоения.
В то утро, пока Павони блаженно храпел в постели, садовник, повар и гувернантка Изабеллы, собравшись под дверью комнаты, изо всех сил пытались втолкнуть внутрь упирающуюся Лючию – так звали служанку – и говорили ей при этом:
– Давай, ну же, чего упрямишься.
Эта сцена повторялась все время, поскольку для бедной Лючии – как она сама признавалась – идти будить хозяина было все равно что для поросенка – идти на бойню.
– Давай быстрее, – говорили ей прочие слуги. – Хозяина ждут эти господа в гостиной.
В самом деле, причиной побудки был ранний визит: в гостиной ожидали двое, которые спрашивали господина Павони.
Наконец, вследствие более мощного, нежели предыдущие, толчка, храбрая старушка влетела в комнату и, помолившись, чтобы все образовалось, приблизилась к кровати:
– Восстань! – шепнула она, просунув в драпировку свой длинный подбородок и морщинистое лицо. Посмотрела в окно и продолжила: – На дворе туман…
– Тьфу! – пробормотал Павони во сне.
Служанка – как того требовали распоряжения – не отстала.
– Ты слышишь, – сказала она, – как птички на ветвях…
– Пошла к черту!
Служанка с явным нежеланием приблизилась к опасному месту:
– И рыбы во глубине вод суют, задрав… сосут, взяв… несут, достав… – В конце концов старуха повернулась к алькову спиной и убежала с криком: – Черт бы побрал этих рыб!
