графе Дика вновь кольнуло чувство вины. Бедный Людвиг, он любит Марианну, а его не любит никто…
– Я не смею злоупотреблять вашим вниманием, – произнес долгожданные слова Капуль-Гизайль. Дик с трудом сдержал вздох облегчения, как оказалось – преждевременный, ибо нет народа, не сложившего пословицы о том, насколько стоячий гость опасней сидячего.
– Дорогой герцог, – ворковал барон, – вы не представляете, как я и моя супруга огорчены тем, что вы не спешите исполнить ваше обещание. Вы обещали осчастливить наш дом, но не пришли, и вот сегодня я рискнул…
– Вы совершенно правы, – Ричард не видел лица Рокэ, но готов был поклясться, что Ворон и впрямь доволен визитом завитого коротышки, – я вел себя непозволительно. Если у вас найдется пара минут, я напишу баронессе и вымолю у нее прощение за неподобающее поведение.
Время у любезного барона нашлось, он с готовностью плюхнулся обратно в кресло и потянулся к вину, а Ворон присел у письменного стола и пододвинул к себе гагатовую чернильницу. С письмом, надо отдать ему должное, он справился быстро.
– Ричард!
– Да, монсеньор.
– Поезжайте с бароном, передайте эту записку госпоже баронессе и привезите ответ. Только постарайтесь на сей раз обойтись без кровопролитий, хотя, – Рокэ провел ладонями от переносицы к вискам, – вряд ли вам в ближайшее время удастся повторить утренний подвиг.
– А что сделал этот достойный молодой человек?
– То, что делают все достойные молодые люди, – блеснул зубами Рокэ Алва, – сцепился с не менее достойными молодыми людьми. Ричард, забирайте письмо и поступайте в распоряжение барона и баронессы.
Дик угрюмо взглянул на Капуль-Гизайля. Меньше всего юноше хотелось сейчас оказаться в особняке Марианны, где, без сомнения, будут говорить об игре. Барон снова встал, и Ричарду ничего не оставалось, как отправиться с ним. Капуль-Гизайль был Дику по плечо, но это не мешало ему обращаться к юноше в покровительственном тоне, хорошо хоть от Дика не требовалось поддерживать беседу – супруг Марианны справлялся за двоих. Оказывается, он занимался тем, что дрессировал желтых морисских воробьев и полагал их самыми совершенными творениями в мире.
– Вы не поверите, любезный Ричард, – барон щебетал не хуже своих любимых морискилл, – эти маленькие проказницы обладают совершеннейшим музыкальным слухом и невероятным даром подражания. Разумеется, они не копируют, подобно попугаям или скворцам, грубые человеческие слова, но песню любой певчей птицы, заметьте, любой, воспроизведут с легкостью. Я учу их петь вместе с моими лютнистами и арфистами и добился поразительных результатов. Более того, мои морискиллы поют ночью, при свечах, а это почиталось невозможным…
Капуль-Гизайль тараторил, а Дик думал о Марианне и Килеане-ур-Лембахе. Рокэ посмеялся над чувствами графа, но вдруг все еще можно исправить, если поговорить с Марианной? Она не должна бояться Людвига, нужно рассказать ей, какой тот на самом деле замечательный человек. Эр Август прав – женщины, кроме Катарины, не очень умны, им нужна красота и богатство, а не сердце, но, может быть…
Ричарду Окделлу очень не хотелось вспоминать об утренней дуэли, и он принялся сочинять речь, с которой обратится к Марианне, если удастся поговорить с ней наедине. Это оказалось легче, чем писать королеве, и когда перед юношей и бароном распахнулись двери особняка Капуль-Гизайлей, Ричард уже знал, что скажет.
Баронесса появилась, шурша оранжевыми шелками. Красавицу окутывало облако волнующего аромата, огромные черные глаза сияли, ярко-алые губки улыбались, она была ослепительна, но не стоила даже перчатки с руки Катарины Ариго.
Ричард с поклоном передал женщине письмо, запечатанное синим воском с оттиснутым на нем вороном. Марианна вскрыла печать, пробежала четкие строки и передала мужу.
– Прочтите, сударь.
Тот прочел и улыбнулся.
– Какой милый человек, не правда ли, дорогая?
– О, да. Ричард, я ведь могу вас так называть? Господин Первый маршал ждет ответа на свое письмо и заверяет, что вы любезно его доставите, но мне нужно немного подумать, а пока, если вы не возражаете, мы пообедаем.
3
Под крышу Алвы Ричард Окделл вернулся лишь следующим вечером, и вернулся другим человеком; мир тоже стал другим – ярче, опасней и понятней. Баронесса осталась в своем особняке, она ничего не обещала, ничего не предлагала и даже не вышла его проводить, это сделал преисполненный дружеских чувств барон. Капуль-Гизайль приглашал бывать у них запросто и умолял послушать пение его птиц. Затем были разноцветные суматошные улицы, звон колоколов, особняк с Вороном на фронтоне, недовольное лицо Хуана. Тот казался еще более хмурым, чем обычно, но Ричарду до кэналлийца дела не было. Всю дорогу от дома Марианны до особняка Алвы юноша думал, как объяснить эру, где он пробыл два дня, но Рокэ куда-то уехал.
Тщательно придуманная ложь оказалась не нужна, его не искали, о нем не спрашивали. Ричард Окделл мог исчезнуть не на два дня, а навсегда, и этого никто бы не заметил. Ни Наль, ни эр Август, ни маршал о нем не вспомнили, а Катарина… После того, что случилось, он не имеет права даже думать о королеве. Теперь Дик сам не понимал, как мог забыть долг, честь, любовь, службу и остаться с женщиной, до которой ему не было никакого дела.
Происшедшее казалось сном, в котором грязь мешалась с неведомыми доселе чувствами, гордость с унижением, а правда с вымыслом. Сквозь затянувшее два дня золотистое марево смутно проступали мелькнувшее и исчезнувшее лицо барона, отразившиеся в глазах баронессы свечи, щебет морискилл, мечущиеся тени и все затмевающий страх, сменившийся чудом полета.
Это было неожиданно, как падение со скалы, он не думал о Марианне, почти не думал, хотя и знал, кто она. Знал, но не представлял, хотя в «загоне» они много говорили о таких женщинах, особенно Эстебан, который хвастался своим опытом. «Навозник» взахлеб рассказывал о Марианне Капуль-Гизайль, объясняя
