– Откуда вы это знаете?! – почти выкрикнул Ричард, придвигая к себе кубок.
– Я при всей своей подлости рожден Человеком Чести, – засмеялся Алва, – тут уж никуда не денешься. Мне это нужно, как Моро пятая нога, но я – Повелитель Ветров, сын Восхода и Полудня и прочая, и прочая, и прочая. Просто все об этом забыли… Вы, потому что вам зазорно быть в одной упряжке с отродьем предателя, я, потому что меня тошнит от талигойской тупости.
– Вы… вы…
– Мы же договорились, юноша, – поморщился Рокэ, – научитесь держать шпагу и полу?чите свое удовлетворение. Убивать вас сейчас по?шло… К тому же мне любопытно, смогу ли научить Окделла драться, как Алва… Если у меня получится, я возьмусь за Моро.
– За Моро?
– Именно. Я обучу его играть на гитаре. То, на что вы таращитесь целый вечер, называется гитарой. Ее придумали мои предки-мориски, и души в ней поболе, чем во всех лютнях и мандолах мира. – Ворон засмеялся и взял несколько аккордов. – Мы, мерзавцы, иногда бываем сентиментальными, а иногда – веселыми. Люди благородные всегда до отвращения серьезны. Мой вам совет, Ричард Окделл, – сильные пальцы вновь побежали по струнам, – если не хотите сдохнуть от скуки, держитесь подальше от напыщенных павлинов вроде Придда или Штанцлера.
– Это окско… оксорбление, – не очень уверенно выговорил Дикон.
– Да ну? – Алва отложил гитару и налил себе вина. – Вы доверяете кансилльеру, юноша?
– Разумеется. – Дикон решил встать и уйти. Подняться ему удалось, но затем его повело в сторону, и он неуклюже свалился обратно в кресло.
– Вы слишком много выпили, – поморщился маршал, – так что сидите смирно. Я не желаю знать, что вы ели на ужин, а станете дергаться – вас вывернет наизнанку. Но вернемся к вашему кансилльеру. Он знает, что я о нем думаю, но молчит. И вы молчите. Иначе вашего драгоценного Штанцлера придется считать трусом, глотающим оскорбления. Впрочем, он и есть трус…
– Эр Аугггуст… не тур… трус!
– Трус, – отрезал Алва, – в отличие от вашего отца. Именно поэтому Эгмонт мертв, а Август всех нас переживет.
– Ккак вы смеете говорить о… о моем отце… Вввы…
– Я смею все, юноша. И буду сметь. Мне не нужно ничьей милости – ни от Создателя, ни от людей, если предположить, что люди на нее способны. Но и от меня милости не ждите.
– Я… и не жддду, – возмутился Дикон.
– Правильно, вы ее лопаете нежданной. Вы были рады, Окделл, когда я раз за разом прогонял от вас волка. Рады и счастливы. И это правильно – нет ничего глупее смерти в семнадцать лет из-за дурацких фанаберий. Жизнь одна, юноша, и ее нужно прожить до конца. Глупо самому укорачивать то, что с восторгом укоротят другие. Какого змея вы, ничего не понимая, влезаете во все эти драки, склоки и передряги? Вам что, там медом намазано?
– Вввам не понять…
– Изумительный довод! Лучше выглядит только гордый уход, но это у вас сейчас не получится. – Маршал вновь склонился к гитаре. – Будьте осторожны, Ричард Окделл, – у Добра преострые клыки и очень много яду. Зло оно как-то душевнее… Пейте, юноша. Утром вам так и так будет худо, так постарайтесь вытянуть побольше из вечера. А я спою вам песню о ветрах далеких…
Удивиться Ричард не успел. Петь ЕМУ Рокэ не собирался, просто с этой строчки начиналась песня, герцог же потерял к своему оруженосцу всякий интерес. Допивая вино, Дикон видел чеканный профиль своего эра, больше, чем когда бы то ни было, напоминавшего Чужого. Юноша был слишком пьян, чтобы злиться, какое-то время он еще понимал, где и с кем находится, потом человек с гитарой исчез, уступив место странным светящимся переходам, в которых бродила отвратительная и равнодушная смерть.
Дикон бежал, шел, полз, слыша позади ритмичный стук. Его кто-то звал – он не мог понять, кто. Тело было неловким и неподъемным, каждое движение давалось с трудом, потом сзади раздался крик ужаса, перешедший в стон и какой-то жуткий хруст. Дикон обернулся и не увидел ничего – позади оказалась стена. Он знал, что спасен, но вместо радости испытывал жгучий стыд, словно совершил что-то бесчестное. Все было плохо, пока не появилась Катари. Королева ласково улыбалась, и на ней отчего-то было то самое оранжевое платье, в котором была в приснопамятный вечер Марианна, а на руке горел бриллиант Килеанов.
– Если знаешь, что утром будет плохо, возьми все от ночи, – засмеялась Катарина, расшнуровывая корсаж, Дикон бросился к ней, топча рассыпанные по ковру гиацинты.
Проклятие, что это за стук?!
– Сударь…
Чужой и его кошки! Кто здесь?
– Сударь, вода для умывания в кувшине, а здесь отвар горичника…
Дикон разлепил глаза и обнаружил себя в собственной постели. Как он до нее добрался, оставалось загадкой, но он добрался и даже умудрился раздеться. Сделав еще одно усилие, юноша поднял голову и столкнулся с неодобрительным взглядом Хуана, державшего поднос. Раньше кэналлиец так себя не утруждал. Дик с мученическим вздохом протянул руку и взял тяжеленную кружку. Горичник и впрямь был очень горьким, но оторваться от непривычного пойла было невозможно. В голове немного прояснилось, и юноша промямлил:
– Эр маршал…
– Уехал.
