– Братие! – Голос бывшего рыдаря звучал спокойно и твердо. – Прежде чем я оглашу решение, призываю всех обратиться к покровителю нашему Святителю Эрасти, дабы он укрепил наш дух и наставил на путь истинный. Ибо тяжко блуждать во тьме без светоча, но еще более тяжко принимать решения, не преисполнясь благодати. Так воззовем же к Пресветлому Эрасти, дабы он отверз глаза наши и просветил тьму, в коей мы, неразумные чада Творца, обретаемся. Пусть явит он нам свое откровение – достойно ли нам терпеть в Таяне богопротивного узурпатора и должны ли мы призвать всех чад Церкви Единой и Единственной, дабы дать отпор притязаниям Михая Годоя?!
Феликс, тяжело и уверенно ступая (походку он перенял у покойного Филиппа), спустился с возвышения и прошествовал к выходу. Клирики двинулись следом. Как-то так случилось, что когда члены Конклава предстали пред алтарем, те, кто поддерживал Феликса, и те, кто не был с ним согласен, разделились. Первые заняли места слева от Архипастыря, вторые отошли по правую руку, а несколько церковников, так и не определившихся до конца, упорно следовали след в след за Феликсом. Архипастырь преклонил колени первым, и тут-то все и произошло.
Кардинал Трефилий с криком отбросил от себя посох – серебряный плющ, которым тот был обвит, обернулся большой, бледной змеей. Гадина яростно зашипела в лицо кардиналу, но кусать не стала, а, соструившись вниз, исчезла в разверзшейся и тотчас закрывшейся щели в дубовой панели. Лишенный привычного украшения валяющийся на блестящих плитах посох казался непотребной палкой, забытой в храме случайно забредшим бражником. Трефилий беспокойно топтался на месте, не зная, что делать, и тут кто-то вскрикнул, указывая на Иоахиммиуса. С посохом того также происходили метаморфозы, но совсем иного порядка. Серебряная ветвь оживала, превращаясь в настоящее растение. Более того, меж зазеленевших листьев появились цветочные бутоны, которые наливались на глазах и в конце концов лопнули. Невероятной красоты серебристо-голубые цветы расточали дивный аромат. Церковники застыли как громом пораженные, – одно дело твердить верующим о чудесах и совсем другое – сподобиться узреть чудеса воочию.
Первым опомнился Феликс, бывший ранее свидетелем еще более впечатляющей демонстрации воли Святителя Эрасти. Он один успел заметить изящную фигуру на хорах, прижавшуюся к резной деревянной панели. Астен Кленовая Ветвь догадался, что Архипастырю может помочь только чудо, и… совершил его.
– Благодарю тебя, Святитель, за знамение твоей воли, – с чувством произнес Архипастырь, – теперь мы знаем, что те, кто готов к переговорам с Годоем, несут миру зло, те же, кто призывает к Святому Походу, угодны Творцу!
Спорить никто не посмел. Иоахиммиус благоговейно сжимал увитый цветами посох, а Трефилий так и не рискнул поднять то, что некогда являлось знаком его духовной власти. Эльф на хорах мечтательно улыбался дивными синими глазами.
Глава 41
– Не нравится мне это, – на лице всегда спокойного Димана играли желваки. – Что может нам сказать этот слизень, чего мы уже не знаем?
– Просто играет в отсутствие Рене в Великого герцога, – Лагар презрительно махнул изувеченной во время осенней бури рукой. – Объявит нам то, что ему сообщили из Таяны, и думает, что мы будем поражены.
– А кто-то знает, ЧТО ему сообщили? – Старый Эрик Коннак был предельно серьезен. – Сказано – не бойся бури, бойся жуков, грызущих твою мачту…
– Ты всегда ненавидел герцога, – откликнулся высокий темноволосый маринер.
– Из него такой же герцог, как из меня Великомученица Циала, – Эрика аж передернуло от отвращения, – если б я не потакал Рене в его невысказанном желании когда-нибудь снова удрать в море, я бы заставил его принять корону… И все было бы иначе.
– Я всегда ценил ваши слова, дан Эрик, – Лагар виновато улыбнулся, – но не вы ли говорили, что Счастливчик Рене всегда возвращается.
– С моря – да, но сейчас его занесло в эти мерзкие горы… Нет, я второй день не нахожу себе места. Что нужно от нас этому ничтожеству?
– Он не мог прознать про нашу прошлую встречу? – Стройный невысокий человек с рябоватым лицом, мило улыбаясь, включился в беседу. – Нас все же было около полутора сотен, кто-то мог проговориться… Во всяком случае, я счел уместным надеть кольчугу.
– Ерунда, Торкил! – Светловолосый великан потрепал соседа по плечу. – Рикаред трус и, узнай он о нашем решении, сделал бы вид, что ничего не произошло, а то и вовсе ударился бы в бега.
– А вы знаете, что он просил прийти сюда сыновей Рене? – Диман обвел собравшихся взглядом, глухо кашлянул и продолжал: – Причем приглашал их под большим секретом.
– Но я их не вижу, – откликнулся один из паладинов.
– И не увидите! – отрезал Диман. – Я отсоветовал мальчикам приходить…
– Мальчики, – проворчал старый Эрик, – одному семнадцать, другому пятнадцать. Их отец в этом нежном возрасте уже…
– Дело не в том, как они владеют шпагой и ходят по звездам, а в том, зачем они понадобились здесь и сейчас, – Лагар задумался, накручивая на палец темно-каштановую прядь. – Вся беда в том, что Рикаред – тряпка… С кем поведется, от того и наберется. Кто-нибудь знает, о чем он говорил с послом Таяны?
– Мы, к счастью, не в Эр-Атэве, где стены имеют уши, – презрительно откликнулся коренастый паладин в темно-сером колете.
– И зря, – отрезал Эрик, – времена теперь паршивые, а атэвы далеко не дураки. Там, где мы берем силой, они берут хитростью. Рано или поздно мы схлестнемся, и сладить с ними будет непросто!
– Это когда еще будет, – поднялся с места Лагар, – а вот Рикаред, промокни он до ушей, вот-вот явится сюда. И что-то мне подсказывает, что будет лучше, если он не найдет здесь не только сыновей Арроя, но и нас… Я, по крайней мере, ухожу, и если через три оры вы отсюда не выйдете целыми и здоровыми, вернусь вместе с ребятами с «Осеннего Ветра»
В воздухе повисло молчание. Затем встал Торкил, а за ним и еще семеро. Паладины молча поклонились остающимся и вышли. Уже на пороге Лагар обернулся: «Мы будем рядом, если что».
