без крови не обойтись…
– Ты прав, – лицо Феликса стало жестким. – Принимаю на себя всю ответственность.
– Ну, это ты загнул, – старый безбожник подмигнул главе Церкви, – всю не нужно. Только половину. За себя я уж как-нибудь отвечу сам, ежли кто вдруг спросит. А ты отвечаешь за то, чтоб из того, что я узнаю, толк вышел. Хотел я не к тебе с этим делом обратиться, а к Шани Гардани, да раздумал. Он-то уж точно себя бы потом заел, а вы объявили себя всеобщими пастырями да молельщиками за чужие грехи, вот и отдувайтесь.
– Хорошо, – кивнул Архипастырь, – клянусь сделать все, чтобы помочь Рене и Благодатным землям. Когда ты…
– Да прямо сейчас, – перебил старик, – с морем и кораблями я попрощался, за правнука выпил, а в вашем сухопутье мне смотреть нечего. Есть тут у тебя место, где нам не помешают?
– Есть, – Феликс встал и открыл ту самую дверцу, в которую не столь давно его предшественник провел Романа Ясного. Убранство потайного кабинета Архипастыря не изменилось, и Эрик опустился в то самое кресло, в котором сидел бард.
– Подходит, из такого не свалишься. Пожалуй… Сначала выпьем с тобой вина, а потом и делом займемся. Давай два кубка.
Феликс покорно разлил темно-красную тягучую жидкость, которой, случалось, заливал свою тоску и одиночество. Маринер посмотрел вино на свет.
– Добрая лоза! Помню, как-то взяли мы атэвский корабль с таким же… Только его ненадолго хватило. Вся Идакона пила. Ну, Твоя Святость! Пью за тех, кто остается. За тех, кто в море и на земле будет идти до конца против ветра. Удачи вам. Уж не знаю, встречу ли я на Далеких Берегах тех, кого мы потеряли, но пусть им в Вечности, где бы они ни были, тепло будет! Пей, Феликс! Тебя ведь Феликсом зовут?
– Да!
– Тогда за удачу и за победу, Феликс. Арде!
– Арде!
Эрик поставил пустой кубок на столик, еще раз обвел глазами полутемную комнату и просто сказал:
– Пора.
Клепсидра на столе самоуверенно и равнодушно отсчитывала время. Эрик и Феликс беседовали. Архипастырю было не по себе, а старый маринер ждал конца совершенно спокойно. Более того, он рассказывал главе Церкви вещи, которые должны были тому пригодиться. Так продолжалось довольно долго, затем моряк прервал себя на полуслове. Лицо его оставалось спокойным, только руки судорожно сжали подлокотники.
– Нужно ждать, – голос старого маринера стал ровным, спокойным и сильным, – ждать, даже когда это будет казаться безумием. Ждать и помнить. В землю упали зерна. Им нужно время. Придет год Трех Звезд, и поднимет меч Последний из королей. Голубая Звезда канет в море, Алая вернется на небо, Темная не погаснет. Она зажжена Избранным, но озарит путь Последнему, предвещая победу. Не бойтесь Ночи, не бойтесь Дня. Тьма защитит от Тьмы, Свет от Света. Не плачьте об уходящих в бой.
Старый маринер осекся. Голова его упала на грудь. Феликс бросился на колени перед умирающим, и ему показалось, что он разобрал смутный шепот: «Созвездие Рыси… Темная Звезда… Им не сойтись, но сиянье их вечно…»
Это здание, несомненно, было храмом. Высокие своды, расписанные немыслимыми растениями и нелепыми летающими существами – не то юношами, не то девушками в бесформенных белых балахонах и отчего-то с большими крыльями, более всего смахивающими на голубиные. Это было смешно и глупо, но не отвратительно. Кто бы ни изобразил этих трогательных уродцев, он вряд ли поклонялся злу. Скорее всего его небогатое воображение так представляло существ высших и совершенных. Что ж, не каждому художнику удается понять, что совершенство в отсутствии лишнего, а не в соединении несоединимого…
Стоп! Хороша же я, однако, – стою не знаю где и рассуждаю об искусстве, а ведь мне надо идти. Меня ждут! Уж в этом я была уверена, но вот кто меня ждет и куда я должна идти, забыла напрочь.
Я потрясла головой, словно это могло помочь собраться с мыслями. Как ни странно, помогло – с мыслями было все в порядке, они скакали бойко, как белки. Беда была в другом – я ничего не помнила. Ни- че-го-шень-ки! Зато я твердо знала, что должна куда-то вернуться. Но вот куда и как?
В храме пахло горелым воском, увядающими цветами странного вида и какими-то благовониями. Слишком приторными на мой взгляд. Сквозь цветные витражи лился свет, и причудливые яркие пятна плясали на белых мраморных колоннах. Мне не было страшно, но было унизительно и обидно чувствовать себя бессмысленной тварью, не имеющей никакого понятия не только о том, куда ее занесло, но и о том, откуда она сама. То, что тут я чужая, было для меня очевидно. Я никогда не видела таких строений, не чувствовала таких запахов, не слышала сказаний, по мотивам которых неизвестный художник разрисовал стены и потолок. Но как я здесь оказалась? Я должна была вспомнить!
Я закрыла глаза и уселась прямо на ступеньках, ведущих к разделяющим храм на две части узорчатым воротам, изукрашенным яркими изображениями неведомых мне святых и богов. Хотелось спать, но место было для этого явно неподходящим. Я еще раз обвела глазами здание. Все же оно было красивым, хотя, на мой взгляд, излишне вычурным. Приглядевшись, я увидела, что подставками под свечи, горящие возле икон, служили большие зеркала. Когда храм был весь в огнях, это, наверное, было очень красиво, но меня волновало другое. Я должна была увидеть собственное лицо!
В ближайшем ко мне углу ютилась какая-то святая – маленькая, горбатенькая, в серой латаной юбке. Бедняжке никто не поставил ни одной свечи; я подошла и заглянула в сверкающий круг. Зеркало было так себе и изрядно заляпано воском, но все же я смогла рассмотреть растрепанные разноцветные волосы, серые глаза, крупный рот. Лицо это я знала. Это, без сомнения, было именно мое лицо, даже две родинки – на виске и на щеке – были на месте. Хуже было с именем. Оно осталось в моем непостижимом прошлом, так как, судя по непонятным надписям возле икон, здешнего языка и грамоты я не понимала.
Я вздохнула и отошла от зеркала. Святая в латаной юбке укоризненно взглянула на меня, и я, решив, что от ее товарищей не убудет, прошлась по храму, забирая по одной-две свечки от других икон. Одно из изображений – осанистый чернобородый мужчина в красном – мне отчего-то страшно не понравилось, и я обобрала его подчистую. Укрепив свечи на зеркальной подставке, я задумалась о том, что неплохо бы их зажечь. Увы! Высечь огонь было нечем. Я стояла, тупо уставившись на восковые столбики, и сначала один из них, а затем другой, третий стали вспыхивать сами собой. Моя святая в их неверном свете показалась
