– На Эльтовой скале. Я хотел с заходом солнца броситься вниз, но передумал, потому что это трусость. Судьба сделала меня уродом, если я покончу с собой, значит, она победила.
Дени слушал мальчика раскрыв рот. Даже клирик и тот вряд ли мог говорить так умно, а Александр поднял глаза на высокого седеющего воина и спросил:
– Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Понимаю, – кивнул тот. – Ваш отец говорил, что бой проигран только тогда, когда сердце твое сдается.
– Он так говорил?
– Да, я сам слышал.
– Дени?
– Да?
– Ты не будешь надо мной смеяться?
– Нет! – воскликнул ветеран и с несвойственным ему жаром добавил: – Клянусь!
– Ты можешь научить меня драться и ездить верхом? Но так, чтоб пока никто не знал? Ведь бывало, что и калеки были воинами. Я читал. Правда, они были не с рождения, но ведь это неважно, правда? Я не такой, как другие, но ведь можно же что-то придумать! Я не могу как все, но, может, я смогу как-то иначе?
– Погоди, – лицо Гретье просветлело, – дай подумать… А почему бы и нет?! Точно! Я выучу тебя драться левой. Если ты научишься отбивать первый удар, твоему противнику будет ой как паршиво. С левшами драться не любят. А потом, ты уж извини, но твой горб… Если ты будешь на коне, он тебе не помешает. Наоборот! Я знал нескольких горбунов, и все они были куда сильнее обычных воинов, почему ты должен от них отличаться?! Да я тебя и на земле драться научу. Тут главное – придумать что-то такое, что можешь только ты… Решено! Завтра и начнем, но учти, спуску не дам!
– И не надо, – счастливо засмеялся Александр, – не жалей меня, никогда не жалей!
Сола сама не понимала, как она выдержала эти безумные дни, с криками, причитаниями, молитвами и чудовищной злобой. То, что копилось годами, вдруг выплеснулось и затопило обитель от глубоких подвалов до шпилей с оленями. Но теперь все позади. Генриетта признана виновной и скоро умрет, если уже не умерла. Анастазия видела, как за бывшей настоятельницей Фей-Вэйи и тремя ее приближенными опустилась белая плита, отрезая их от жизни. Сколько они проживут в тесном склепе под Колонной Оленя, не ведомо никому, но смерть их будет долгой… Когда их уводили, Мария и Леокадия молили о пощаде, Теодора проклинала, только Генриетта шла с высоко поднятой головой. Она до конца отрицала свою вину, но улики были неопровержимы. В ее вещах нашли и яд и тетрадь Виргинии с записями о его свойствах, да и Мария и Теодора, надеясь вымолить прощение, рассказали даже то, чего не знали и знать не могли. Сола не ожидала, что Цецилия втянет в дело еще и их, но та, похоже, решила одним ударом избавиться от нескольких соперниц.
Когда-то Леокадия была добра к Соле, и та даже была к ней немного привязана, но какое это имеет значение теперь, после смерти Шарля и предательства Агриппины. Ее Иносенсия задернула занавески, сняла нагар со свечи, затем задула огонь и легла. Было тихо и прохладно. Лето незаметно сменилось осенью, и первые золотые листья тихо падали на отмытые до блеска мраморные плиты двора. Обитель спала или делала вид, что спит, и только где-то глубоко под землей умирали приговоренные.
Та, которую когда-то звали Соланж Ноар, лежала в кромешной темноте, она безумно устала, но спать не хотелось. Она отомстила, и у нее впереди осталась бесконечная вереница дней, которые нужно чем-то заполнить. Ветер слегка шевелил занавесками, донося запах доцветавших ночных фиалок, навеки потерянный для тех, под колонной, но ненужный и ей. Что она станет делать завтра? И послезавтра? А ведь нужно будет ходить, есть, пить, говорить… Зачем все это?
– Сола!
Она вздрогнула от звука этого голоса. Не может быть!
– Сола, ну зачем ты…
Женщина вскочила и оказалась в объятиях Шарля. Она не могла его видеть в темноте, но это было и не важно. Это был он! Она не могла не узнать его губы, руки, голос. Герцог прижимал ее к себе, что-то нашептывая, но она задыхалась от счастья и не понимала слов. А потом тишину разорвало призывное конское ржанье.
– Мне пора, Сола, – в его голосе слышалась та же бесконечная нежность, что и раньше.
– Ты… Ты уходишь?
– Я должен идти, Сола. Или, если хочешь, идем со мной. Я буду ждать тебя, сколько смогу… У тебя есть время подумать. Если ты пойдешь со мной, то больше не вернешься. Я не знаю, куда я иду… Решай… – Кольцо его рук разжалось.
Она очнулась в своей постели, слушая, как бьет колокол Большого иглеция. Два и три четверти. Это был сон, но какой правильный! Теперь она знала, что делать. Она уйдет за Шарлем, как и собиралась с самого начала. Они потеряли друг друга здесь, но они встретятся в иных мирах. Пусть в преисподней, но она будет рядом с ним! Ее Иносенсия торопливо зажгла свечу. Зачем ждать столько лет, если со всем можно покончить немедленно?! Филипп обойдется без нее, а Арция и Благодатные земли тем более!
У нее больше не было Агва Закта, а если б и был, она не могла пустить яд в ход, это могло оправдать Генриетту! Но вот настой белой амаполы, если его выпить много, это то, что нужно. И пусть думают, что после всех переживаний она просто захотела успокоиться. Агриппина говорила, что для того, чтоб на время отрешиться от всех бед, довольно пятнадцати капель, чтобы уснуть – двадцати. Для крепкого сна, когда не чувствуешь ни боли, ни шума, нужно двадцать пять, а пятьдесят – это тихая, спокойная смерть. Соланж плеснула себе не меньше ста. Выпила. Теперь нужно ждать. С пол-оры или что-то вроде того. Чем же их занять? Она застелила постель, затворила окно, переоделась во все чистое, распустила и расчесала волосы, как это нравилось Шарлю. Свечи медленно оплывали. Колокола отзвонили три оры ночи. Сола все
