– Почему? – жалко улыбнулась Сола.
– Да потому что настоящие короли даже в горе помнят о своих подданных, а красавец Тагэре доказал, что не станет упиваться личным несчастьем и забывать о долге перед другими.
– Несчастье? Матушка, что случилось?!
– Ах да… Герцог писал, что ты пропала в ночь с 11-го на 12-е Зеркала. Выбрала время, нечего сказать.
– Что случилось?!
– У герцогини начались роды. Думали, что умрут оба: и мать, и ребенок. Что с тобой?
– Ничего, матушка… Я слушаю… Надеюсь, герцогиня жива?
– Слушает она! Оба живы, я бы сказала, что это чудо, но вряд ли Тагэре будут за него благодарить Творца. Ребенок родился горбатым. Медикус говорит, что он никак не мог выжить, но выжил. Видимо, кровь сказалась, Тагэре так просто не умирают. Да что с тобой такое?
– Ничего…. Просто… Просто я три дня не ела… У меня украли кошелек.
– А я с тобой о чужих делах болтаю! – Агриппина суетливо затрясла колокольчик, и незамедлительно появившаяся послушница получила подробнейшее наставление, как и какое питье приготовить и какие кушанья годятся для человека, три дня маковой росинки во рту не имевшего. Сола слушала и не слышала. Так вот почему Шарль не пришел. Он действительно не мог прийти. Когда жена рожает, муж должен быть в соседней комнате. Таков обычай. Какая же она дура! Как она посмела усомниться в его любви?! Она должна была понять: что-то случилось, – а не упиваться собственным горем. А если бы он упал в темноте с коня и сломал себе ногу? И никто не знал бы, где он и что с ним?! А теперь она собственными руками все разрушила, убила их ребенка и подарила жизнь маленькому горбуну, сыну Эстелы, которому вряд ли жизнь будет в радость.
Агриппина взволнованно кудахтала, совала в руки кружку с тягучим остро пахнущим пойлом, требовала принести грелки и одеяла. Сола заставляла себя благодарить, а ей хотелось только одного. Умереть. Немедленно. Или хотя бы потерять сознание, потому что жить и помнить, что она сотворила, было выше сил человеческих.
Нет, Ларэн его ни к чему не принуждал. Он просто рассказал правду и предложил выбирать. Он мог забыть обо всем услышанном и отправиться в Эртруд. Или же пойти с Ларэном и попробовать изменить предначертанное. Странно, но он сразу же поверил эльфу, хотя вещи, которые тот говорил, казались невозможными. И дело было не в том, что Ларэн спас его и вернул ему руки. Он чувствовал, что эльф любит Тарру и не хочет ее гибели. Так же как и он сам. Какими мелкими и вместе с тем трогательными оказались его чаянья в сравнении с открывшимися ему глубинами.
Беда была в том, что сам Ларэн толком не знал, ни какая именно опасность грозит Тарре, ни когда настанет срок. Это еще предстояло узнать им обоим, и всесильных и мудрых советчиков не было и быть не могло. Эрасти же предстояло стать равным Ларэну в магии, а затем и обойти его. Изначальная магия Тарры была неподвластна пришельцам, а магия Света, которой они владели, значительно ослабела после исхода Светозарных. Эльфам остались лишь несколько мощных артефактов и Зеленая магия, которой вполне хватало, чтобы сохранить себя и избавиться от множества мелких и надоедливых забот, столь хорошо известных людям, но этого было мало для того, чтобы выиграть решающий бой за Тарру. Знать бы еще, с кем им предстояло схватиться! Ларэн говорил и о каком-то древнем зле, и о тех, кто мог затаиться за пределами Тарры, ожидая своего часа. Эльф знал много, очень много, но, к сожалению, это знание давало больше вопросов, чем ответов.
Пожалуй, больше всего Эрасти потрясло, что в его жилах течет кровь древних властителей Тарры и он может подчинить себе ее изначальные силы, создав собственную магию. Его спаситель полагал, что он, пройдя через страдания и отказавшись от мести ради дела, которому себя отдал, прошел первое посвящение. Как это произошло, Эрасти не понимал, ведь не он первый и не он последний рисковал головой ради того, во что верил. Ларэн в ответ лишь загадочно улыбался и предлагал меньше думать о себе и больше о том, что и когда должно произойти.
Эльфы теперь пожинали плоды своего высокомерия и уверенности в силе и мудрости тех, кто их некогда привел. То, что случилось до пришествия Светозарных, их не интересовало потому, что для детей Звезд древняя Тарра была оплотом дикости и беззаконий. Вещи же, происходящие за ее пределами, их не касались, это было дело Светозарных. Но боги ушли, и теперь Ларэн и его возлюбленная Залиэль, которую Эрасти отчего-то не то чтобы опасался, но по возможности избегал, пытались найти ответы на когда-то незаданные вопросы.
Залиэль утверждала, что за ними пристально наблюдают чужие глаза. Порой Эрасти казалось, что он тоже чувствует на себе их взгляд и даже научился различать их. Одни смотрели именно на него, словно бы пытались оценить, чего же он стоит. Взгляд других, порой скользивший по нему, вроде бы преисполненный любви, вызывал в Эрасти бешеную ярость. Даже неприкрытая ненависть и та была лучше этого, исполненного собственной значимости, сострадания и убежденности в своем праве судить. И еще ему мерещились дальние костры, в их багровых отблесках двигались бесчисленные рати, которые, несмотря на свой чудовищный вид, отчего-то не казались ни страшными, ни враждебными.
Он пытался говорить об этом с Ларэном, но тот ничего подобного не чувствовал, хоть и относился к его словам серьезно. Они беседовали часто и о многом, в том числе и о знамениях, которые будут предшествовать Концу Света. Крупицы истины прятались то в древних легендах и откровениях, то в подслушанных Залиэлью словах умирающих от Агва Закта[72], за которыми она следила через водяное зеркало. Эрасти претило наблюдать агонии, но он понимал, что более надежного источника у них нет.
Эльфийка как-то обмолвилась, что этот страшный дар на деле есть великое благо, оставленное людям кем-то из Великих. Пророчества умирающих были неравноценны, случалось, несколько веков не было сказано ничего действительно важного. Нужно было среди этой шелухи не упустить единственную фразу, которая могла оказаться ключом ко всему. Однажды Залиэль увидела казнь молодого монаха, весь грех которого заключался в любви к молодой паломнице и желании покинуть обитель. Эрасти возмутило, что наказание было столь суровым, но Залиэль это не волновало, тем паче, когда зеркало отразило картину агонии, юноша был мертв уже несколько дней.
Присутствующие при казни клирики и высокий мужчина с проседью, в котором Эрасти, к своему удивлению и ужасу, узнал постаревшего Анхеля, ничего не поняли и были явно раздосадованы. У Эрасти даже мелькнула мысль, что несчастного влюбленного казнили только для того, чтобы услышать пророчество. Однако задуматься и об этом, и о том, что время сделало с Анхелем, он не успел, так как по воле Залиэли озерцо вновь отразило искаженное лицо с кровавой пеной на губах.
