мгновения избрания и до самой смерти. Наконец Виргиния повернулась к Агриппине, и губы на мраморном лице шевельнулись.
– Бланкиссима, я готова…
Этого еще не хватало!
– Сола, девочка моя, ты сейчас Виргиния. Ты жестокая, равнодушная, сильная. Я для тебя только прислужница. Не более того. Не забывай об этом. Для тебя мы все пыль. Ты настолько всех сильнее, что даже ненавидеть нас не можешь. Тебя забавляет вражда между Дианой и Еленой, они тебе не опасны, а смешны. Ты к ним вышла, поговорила с каждой, дала понять, что знаешь все, протянула кольцо для поцелуя и ушла, предоставив мне приводить их оскорбленную гордость в порядок.
– Бланкиссима…
– Сола! Ты должна справиться. Я должна быть среди собравшихся, а больше я никому довериться не могу. Девочка, возьми себя в руки. Так надо!
И она взяла. Собравшиеся циалианки увидели спокойную, расчетливую стерву, которая знала все и про всех (недаром барон Обен был братом Агриппины!). Ее Иносенсия была бледной и слегка погрузневшей, но ума и силы в ней хватило бы на десяток. Агриппина чувствовала разочарование и досаду, охватившие соперниц, когда те поняли, что Предстоятельница им не по зубам. Виргиния небрежно расспросила Генриетту о делах в Кантиске (бедная Гета, она тоже решила, что Виргиния пришла в себя!), заметила Елене, что она пока еще бланкиссима Ифраны, а не Арции, Диане – что ее ненависть к ифранской королеве не должна мешать заботам о душах арциек, а мирийке Дафнии – что святая Циала полагала греховной любую плотскую связь, но связь женщины с женщиной более всего. Сола, следовавшая за Ее Иносенсией с опущенными глазами, казалась бледной тенью, пораженные осведомленностью и жестокостью Предстоятельницы сестры ее просто не замечали. Девочка же помнила урок отлично, и не беда, что голос Виргинии был негромким и невыразительным, в зале Оленя было так тихо, что услышали бы и пробежавшего по стенке паука, если б тот, разумеется, посмел бегать в присутствии Ее Иносенсии.
Наконец все закончилось. Виргиния села в белое кресло перед иконой, изображающей святую. Сестры одна за другой преклоняли перед ней колени, лобызая кольцо и выслушивая тайное Слово, которое должны были исполнить. Затем Предстоятельница встала и удалилась в сопровождении безмолвной сестры Анастазии. Сола выдержала. Теперь ей придется несколько ор просидеть рядом с Виргинией, борясь со сном и наползающими кошмарами, ожидая, пока разъедутся гости и станет можно разорвать связь.
Мунт совсем не изменился, по крайней мере Шарлю Тагэре со спины коня казалось именно так. Все та же дружелюбная толпа на улице, жирные голуби на балконах и крышах, величественные здания и аляповатые вывески. Пережитый некогда ужас вкупе с засевшими на троне Лумэнами окончательно оттолкнул герцога от Мунта, который Шарль и раньше не любил. И вот теперь возвращение, возвращение тем более неприятное, что одному Проклятому известно, когда он сможет уехать и сможет ли. Даже жить ему предстоит во дворце рядом с безумным королем, который, если верить Раулю и посланникам Генеральных Штатов, забивается во все щели, прячась от несуществующих кошек. Бедный Пьер! Шарль Тагэре никогда не желал ему зла… Может, завести во дворце собаку и сказать королю, что она прогнала котов? Пусть хотя бы бояться перестанет, если уж король вообразил себя хомяком, то пусть это будет хомяк счастливый, а не насмерть перепуганный.
Кавалькада, состоящая из гвардейцев, нобилей, представителей Генеральных Штатов и воинов Тагэре и ре Фло (Рауль и Этьен настояли на том, чтобы взять с собой небольшую армию, а выборные не спорили, хорошо помня, как Мунт встретил Тагэре прошлый раз), выехала на улицу Святого Мишеля, повторяя дорогу к эшафоту. По спине герцога поползли отвратительные мурашки. Ерунда, теперь часто придется здесь ездить, нельзя позволить старому страху себя подмять, иначе чем ты лучше спятившего Пьера?
Тагэре повернулся к еще больше растолстевшему барону Обену:
– Говорят, после меня этой дорогой мало кого возили?
– Да, – кивнул командор Мунта, – Скорбящие больше не выносят сор из избы. Признавший твою правоту Творец оставил бедняг без инструментов, да и епископ нынешний сам в политику не лезет и своим не дает, а за чужими в три глаза смотрит. Так что синякам пришлось забыть об антонианских штучках и вновь палачей да шпионов развести. Колдовать они, конечно, продолжают потихоньку, но пыл уже не тот… Илларион шутить не любит.
– Ну и хвала святому Эрасти, – улыбнулся Шарло. Да, спасибо тебе, Геро, женщина-кошка. Спасибо за то, что ты спалила самое мерзкое, что только было в Арции, дав возможность мужчинам умирать по-мужски. Где бы ты ни была сейчас, спасибо тебе… Интересно, что за кошки мерещатся Пьеру… вдруг?! Да нет, не может быть. Геро не стала бы издеваться над беззащитным, вот Фарбье она могла бы показать зубы, хотя кто ее знает… Он так и не понял всего, что она говорила. – Барон, – Шарль обезоруживающе улыбнулся, – я надеюсь на вашу помощь.
– Надейтесь, – расплылся тот в ответной улыбке, – я готов ставить ваши интересы на второе место после собственных, и не верьте никому, кто пообещает вам больше. Что вы хотите знать?
– Все, что нужно, и немного больше.
– Всего-то? – заржал барон. – Договорились, помаленьку да с божьей помощью и с хорошим вином все и обсудим. Только не в ваших комнатах, сигнор.
– Ну отчего же, – серые глаза смотрели почти весело, – кое-что можно обсуждать и у меня.
– Да вы шутник, монсигнор. Ну, разве я похож на подсадную утку?
– Нет, барон. Вы похожи на подсадного кабана.
– Кабана, – огромное тело затряслось от хохота, – вот послал Творец регента на старости лет!
Они еще немного поболтали обо всем и ни о чем, и впереди показался дворец. Вернее, это был комплекс зданий, которые постоянно перестраивались. Похоже, не было в Арции ни императора, ни короля, который не внес бы свою лепту в сотворение причудливого мирка, называвшегося Дворцом Анхеля. Шарло доводилось бывать во многих замках и дворцах, но мунтский поражал своими размерами и какой-то бестолковостью. Впрочем, раньше Тагэре бывал лишь в парадных залах да в спальне сестрицы друга юности Конрада Батара. Как давно это было! Конрада другом теперь даже спьяну не назовешь, а Жозефина
