— Ты можешь пригласить Эпинэ к себе. Нам вовсе не обязательно встречаться, а Робер, как и большинство недалеких вояк, человек добрый. И он не может не понимать, в каком ты состоянии…
— Не в этом дело. — Бывший кансилльер слишком эсператист, чтобы говорить с ним о Щите Скал, а право на тайну Эрнани есть только у Катари. — Мне нужно взять из комнат Альдо… одну вещь. Ничего важного, но это… касается только меня и сюзерена.
— Кинжал Алана не может быть не важен! — В голосе Штанцлера зазвучала прежняя сталь. — Ты поступил опрометчиво, выпустив его из рук. Как бы ты ни любил сюзерена, ты не вправе рисковать реликвией. Особенно теперь, когда ты — это Надор, а Надор — это ты.
— Это…
Сказать эру Августу, что все не так, и он продолжит расспросы, а завещанию Эрнани место в огне. После того, как его прочтет Катари.
— Я верую в Создателя и умру в этой вере, но даже для меня клинок Алана — святыня, а ты… — Старик не остановится, пока не выскажет все, что считает своим долгом. Что ж, пусть говорит. — Ты рассуждаешь о древних богах и призрачных реликвиях и выпускаешь из рук то, что принадлежит Скалам. Сперва — кольцо, теперь — кинжал. Иногда я не понимаю тебя, Дикон. Твои предки никогда не забывали, кто они, никогда не поступались Честью и Памятью. Это я могу струсить, отступить, повести себя как дриксенский шляпник, но не потомок Алана и сын Эгмонта! Ты едва не предал отца ради Ворона, и ты предал его ради Альдо Ракана, но Повелитель не может быть тенью сюзерена, даже самого лучшего! Это Раканы — единая тень Скал, Ветров, Молний, Волн, что и нашло отражение в их гербе.
Без поддержки Повелителей, без их единства государи ничто; судьба династии это доказала. Я не верю в еретические гальтарские сказки, но я верю в человеческую память. Забывая, мы убиваем. Не себя — своих потомков. Не Оллары уничтожили Гонтов, а Штанцлеры. Если на то пошло, вам с Эпинэ следовало вернуть собственные имена, а не возвеличивать где надо и не надо имя Ракана…
Нет, я скажу все, даже если ты выставишь меня из дома. Из губящего тебя дома! Здесь ты узнал, что такое роскошь, и здесь же ты начал забывать… Мальчик из Надора не поставил бы на кон родовое кольцо. Оруженосец Алвы сделал это с легкостью.
Любимчик государя принимал из его рук особняки, лошадей, золото, а ведь Окделлы не брали от своих королей ничего, кроме дружбы. И платили за нее жизнью и честью. Как святой Алан…
Знал бы он, что Алан заплатил жизнью, а Рамиро еще и честью не за дружбу Эрнани, а за его предательство и трусость. Ричард медленно повернулся и взял с каминной полки перчатки.
— Мои отношения с сюзереном касаются только меня! — Не нужно оправдываться, нужно действовать. Говорят не слова, а победы. — Я помню, кто я, и я… как вы изволили заметить еще в Багерлее, уже вырос. Разумеется, я никуда вас не отпущу. Вы останетесь в моем доме и под моей защитой, но поучения мне больше не требуются. Простите, мне надо идти.
— Иди. — Эр Август отступил в глубь комнаты, словно освобождая дорогу. — Ты прав, я не имею права тебе указывать. После гибели Эгмонта его никто не имеет, но я могу попросить. Береги себя и не верь тому, что на первый взгляд кажется простым и понятным. Я имею в виду Карваля… теперь уже генерала. У меня есть серьезные основания считать его человеком Дорака, приставленным к Анри-Гийому. С Эпинэ говорить бессмысленно, он опять схватится за пистолет, но тебя предупредить я обязан.
Коротышка — шпион Дорака?! А что, очень похоже… Карваль никогда по-настоящему не служил делу Раканов, и он с такой готовностью переметнулся к нынешним победителям…
— Эр Август, — решил Ричард, — давайте обсудим это позже. Не волнуйтесь, я никогда не доверял Карвалю, и я не собираюсь о нем говорить с кем бы то ни было.
Этого адуана Матильда запомнила еще зимой. Бедняге в рот угодил ком земли, вывернутый бежавшей впереди лошадью. Товарищи пострадавшего ржали, сам он плевался, ругался и вытирался. Принцесса, которой как-то довелось скакать с залепленным грязью глазом, преисполнилась к варастийцу сочувствием. Второй раз они столкнулись в начале Весенних Ветров. Бездорожье в Варасте оказалось страшней, чем в Черной Алати. Многочисленные ручейки и речки сделали степь почти непроходимой, и Тронко заполнился болтающимися без дела вояками, которых и разглядывала дожидавшаяся ответа от братца Альберта принцесса. Некоторые казались знакомыми, в том числе и «Залепленный». Теперь адуан попался на глаза в третий раз. Матильда с ленивым любопытством следила за всадником на пегой лошади, неспешно проезжавшим тихой улицей, и не услышала, как пришел Торрихо. Адъютант командующего поклонился и сообщил, что ее желают видеть. Матильда кивнула. Торрихо добавил, что рэй очень извиняется, но…
— Знаю, — оборвала кэналлийские излияния принцесса, — и сочувствую.
Дьегаррон был маршалом вежливым. Он не стал бы зазывать даму к себе, если б не старая рана и вчерашняя гроза. Смену погоды командующий переносил с трудом. Как он, такой, собирался воевать, Матильда не представляла, но ответственность творит с мужчинами чудеса. С настоящими мужчинами, а Дьегаррон был именно из таких.
Адъютант озаботился привести уже оседланного коня, и Матильда с готовностью полезла в седло, очередной раз сравнивая варастийские обычаи с агарисскими — не в пользу последних.
— Вовремя мы чесанули, — пробурчала под нос ее высочество и наткнулась на вежливый вопрошающий взгляд. Пришлось пояснять: — Я про Агарис… Что бы я там при морисках делала? Ни я им такая не нужна, ни они мне…
То, что города, угробившего ее жизнь, больше нет, в голове не укладывалось. Бунт, обычную войну или какую-нибудь чуму Матильда еще могла представить, но вынырнувшие непонятно откуда шады разнесли Святой град чуть ли не по камушку. Это казалось дурной сказкой; тем не менее ее высочество не сомневалась, что Дьегаррон говорит правду. Во-первых, такое не придумать даже с самой больной головой, а во-вторых, братец соизволил наконец ответить, и ответ этот полз до Варасты без малого два месяца. Разумеется, если верить тому, что Альберт взялся за перо в конце месяца Зимних Скал. Матильда не верила.
Альберт принюхивался, пока из Агариса не запахло дымом, после чего немедленно принялся писать в Варасту, в Олларию, в Валмон. Дескать, я возлюбил Талиг, отринул Гайифу с Агарией, порицаю внучатого племянника и прошу отдать на поруки сестру не потому, что кардиналов рассовали по мешкам, и не потому, что Гайифу с Агарией теперь сподручней не доить, а стричь, а потому, что верен завету Балинта Мекчеи. Завету летучей мыши он верен! Берут верх птицы — вот вам крылья, звери — вот вам уши и зубы, а во время драки — в пещеру. И висеть, пока кто-нибудь не победит…
— Ваше высочество! — Дьегаррон и раньше был не слишком улыбчив. Больная голова сделала маршала совсем деревянным, но с крыльца к даме он все-таки спустился. Кэналлиец, кошки его раздери…
— Спасибо. — Принцесса удачно спрыгнула на землю. В Тронко ее искусству наездницы отдавали должное, не то что в Агарисе. Жаль, других достоинств немного осталось. — Зря вы вышли.
— Позвольте об этом судить мне, — не согласился Дьегаррон, придерживая двери. Вблизи маршал выглядел еще хуже, чем издали. Лечь бы ему, но такого, пожалуй, уложишь. Адриан тоже ползал до последнего, да и отец… Это Анэсти умирал от каждого чиха и жил, жил, жил, пока поздно не стало.
— Ваше высочество, прошу вас сесть. Я должен извиниться и объяснить…
— Ничего вы не должны, — хватит с нее экивоков и этикетов, — я здорова, вы — нет. Говорите, что надо, и ложитесь.
— Я здоров, — соврал Дьегаррон. — Просто в Кэналлоа считают, что узнавать дурные новости лучше в чужом доме и от чужих людей.
А ведь верно! Дурные вести в стены въедаются, не отскребешь.
— Что-то с Дугласом?
— Я не имею сведений о капитане Темплтоне, но у Шеманталя все в порядке. Ваше высочество, сегодня утром от него прибыл курьер. Я вынужден сообщить…
Курьер от Шеманталя. С алатской границы… Значит, ее решили выдать Альберту, а тот запрет сестру в Сакаци. Теперь уже навсегда. Что ж, могло быть и хуже.
— Сообщайте, — разрешила Матильда. Детство, юность и рядом старость и конец. На тех же камнях, у той же речки.
