Сразу оговорюсь: никаких поручений, помимо заботы о герцогине Айрис, герцог Алва мне не давал. Я осознанно ввожу в заблуждение военного губернатора Надора генерала Лецке, чтобы он в срочном порядке доставил Вам мое письмо. Умоляю, если Вы все же сочтете меня безумной, не изливать свое неудовольствие на господина Лецке и представившего ему меня господина Гутенброда, которого я также была вынуждена обмануть.
Теперь я перехожу к тому, что меня вынудило отважиться на столь дерзкий и не вызывающий уважения поступок. К сожалению, и здесь начать мне придется издалека. Вы могли слышать о бесследном исчезновении моего супруга из нашего собственного дома в Кошоне. Я понимаю, как нелепо это звучит и тем более выглядит на бумаге, но Арнольд Арамона умер, стал выходцем и начал преследовать собственную семью в точности так, как об этом рассказывает простонародье. Ему удалось увести с собой нашу младшую дочь Люциллу, после чего я со старшими детьми переехала в столицу к матери. По понятным причинам я скрывала нынешнее состояние моего супруга и моей младшей дочери, но старшие дети и кормилица Дениза встречались с ними и в Кошоне, и в Олларии. С помощью старинных деревенских заклятий мы вынуждали выходцев уйти, не причинив никому вреда.
В последний раз я видела своего покойного супруга в Октавианскую ночь, а Люциллу — в Багерлее, где мы с Селиной находились вместе с ее величеством во время засилья Манриков и Колиньяров.
Я не буду писать о прискорбных событиях, имевших место позднее, так как Вам о них, без сомнения, известно больше, чем мне. Я и моя дочь оставались с ее величеством, пока герцог Эпинэ не сделал предложения Айрис Окделл. С разрешения и по просьбе ее величества мы отправились в свите невесты в Надор, откуда я надеялась связаться с Вами при помощи графа Ларака и его сына Реджинальда. Айрис Окделл согласилась разыграть помолвку, надеясь тем самым способствовать освобождению герцога Алва. Если мои слова что-то значат, я свидетельствую, что Айрис Окделл и Робер Эпинэ делали все возможное для спасения жизни герцога Алва и что ее величество показала себя более чем достойно, как в противодействии Манрику, так и после водворения в Олларии крайне неприятного и самоуверенного молодого человека, называющего себя королем Великой Талигойи Альдо Раканом.
Таким образом, мы с дочерью оказались в замке Надор и оставались там до последнего дня его существования. Об этом я вынуждена рассказать подробно, хотя мой рассказ, без сомнения, покажется Вам бредом помешавшейся от ужаса женщины. Если Вы бывали в Надоре, то должны помнить родник, бивший на вершине Надорского утеса. Этот родник иссяк, видимо, в ночь с девятнадцатого на двадцатый день Зимних Скал, поскольку наутро его русло уже было сухим. В ту же ночь в замке выли собаки и слышались странные звуки, как будто кто-то бьется о стены. Тогда же в Надоре начала гибнуть водившаяся там в чрезмерных количествах моль.
В третий день Зимних Ветров мы, совершая конную прогулку, встретили у Надорского озера гигантских призрачных всадников в старинных одеяниях, причем один из призраков — женщина — ответила на приветствие Айрис Окделл. Сразу же после нашего возвращения в замок на Надор обрушилась снежная буря, полностью отрезавшая нас от внешнего мира.
В девятый день Зимних Ветров в замок вернулось некое существо, известное местным жителям из древних поверий. Обитатели Надора называли его Невепрь. Это создание походило на большого безголового и бесхвостого быка, поросшего черной шерстью и с ярко-красными раздвоенными копытами. Оно становилось видимым, только если закрыть глаза, но слышали его постоянно. Невепрь обосновался в Гербовом зале и — я понимаю, как глупо это звучит, — беспрерывно прыгал на одном месте, отчего по замку разносился несмолкающий грохот. Изгнать его не удавалось ни с помощью эсператистских молитв, ни с помощью четырех свечей и отгоняющих нечисть заклятий.
В одиннадцатый день Зимних Ветров Айрис Окделл решила покинуть Надор, несмотря на непрекращающуюся метель. Молодую герцогиню одолевали дурные предчувствия, и, как мне теперь кажется, их разделяли граф Ларак и его сын. К несчастью, лошади отказались подчиниться. Около полуночи буря утихла, Невепрь и собаки также смолкли, но Айрис Окделл не покидала тревога, хотя видимых причин для беспокойства не было.
Поздним вечером я ушла к себе, но еще не ложилась. Спустя какое-то время в мою дверь постучали. Это оказался выходец женского пола, назвавшийся капитаном Зоей Гастаки. Она обманом заставила меня тепло одеться, взять ценности и запас еды и последовать за ней. Моя дочь почувствовала ее присутствие — она и раньше чувствовала появление выходцев — и настояла на том, чтобы идти со мной.
Капитан Гастаки привела нас на вершину Надорского утеса к подножию лишенного коры мертвого дерева. Она сказала, что еще нет полуночи, хотя мне казалось, что уже позднее, и заставила нас укрыться в тени дерева. Вскоре мы стали свидетелями того, как гору покидают лежавшие там валуны. Капитан Гастаки назвала их стражей и объяснила, что отныне они свободны и обретают вечный покой. Тогда же она сказала, что замок и его обитатели обречены, потому что чашу разбили и ничего нельзя изменить. Те, кто оставался внизу, должны за что-то заплатить, а мы с дочерью — нет.
Началось землетрясение, и капитан Гастаки, вопреки своим словам, поддалась на просьбы Селины и попыталась вернуться в замок, чтобы вывести Айрис Окделл и графа Ларака. К несчастью, после ухода стражей это стало невозможным. Так она сказала, и я ей верю, потому что Зоя Гастаки честна, отважна и великодушна, как немногие из известных мне живых людей.
Ночь мы переждали на утесе. Землетрясение его почти разрушило, но мертвое дерево уцелело. Перед рассветом капитан Гастаки вывела нас на мельницу, где когда-то покончил самоубийством сын хозяина. Оттуда мы пешком добрались до знакомой гостиницы у каданского тракта. Хозяин помог нам присоединиться к обозу с шерстью. Под видом беженцев из Олларии мы доехали до Найтона, где и поселились под чужим именем. Я надеялась дождаться конца войны и возвращения сына, но в ночь с шестого на седьмой день Весенних Ветров меня вновь посетила капитан Гастаки. Она утверждает, что в Олларии происходит что-то необъяснимое и опасное. По ее словам, в столицу стало невозможно пробиться дорогами выходцев, как до этого невозможно было проникнуть в надорский замок. Я не полностью уловила суть угрозы, так как капитан Гастаки изъясняется не всегда понятно, но я не могу ей не верить и не могу оставаться в безопасности и молчать, когда Олларии грозит судьба Надора.
Капитан Гастаки уверена, что живые еще могут что-то предпринять. Она советует убирать паруса и становиться носом к ветру. Мне кажется, что это иносказание, которое способен понять моряк, тем более что капитан сравнила надвигающуюся опасность со шквалом.
Господин Савиньяк, я дважды перечитала свое письмо и полностью осознаю, что у занятого важными делами благоразумного человека оно вызовет лишь недоумение и желание прислать ко мне врача, но все сказанное — истинная правда. Я тревожусь о судьбе тех, кто находится в Олларии, в том числе о герцоге Алва и ее величестве. Я не знаю, что делать. Даже если мы с Селиной выйдем на городскую площадь и начнем кричать об опасности, кто нам поверит? Я не знаю, сколько у нас есть времени и есть ли оно вообще. Все, что я могу, это воззвать к Вам и к Создателю, но Создатель не смог или не счел нужным спасти Надор.
Остаюсь вашей преданной служанкой. Луиза Арамона, известная в Найтоне как госпожа Карреж.
7 день Весенних Ветров».
Госпожа Арамона могла не напоминать, кто она такая. Лионель Савиньяк прекрасно помнил худощавую белокурую даму и ее прелестную дочь, раз за разом ввергавшую Фердинанда в отеческое умиление. О дуэли самого графа с оскорбившим девушку Манриком капитанша деликатно умолчала, что говорило либо о недюжинном уме, либо о еще более недюжинном бескорыстии.
Женщина промолчала, но сам Лионель не забыл превращенную по воле Сильвестра в буффонаду дуэль. Слышал маршал и о сестре бордонского дожа, возмечтавшей о морских победах и сраженной пауканами, и о прославленной надорской моли. Своей памяти Савиньяк доверял безоговорочно. Исчезновение Арамоны, новый порученец Рокэ, похождения графа Креденьи, вхожий к Лецке пивовар — все это было правдой. Граф в равной степени запоминал и дурное, и хорошее, и то, что на первый взгляд казалось ерундой. В обычной жизни это мешало, но не на войне и не в столице.
Лионель еще раз пробежал глазами странное письмо. Госпожа Арамона, здоровая ли, больная ли, времени зря не теряла. Вынудить Лецке срочно переслать письмо в Кадану дано не каждому. Теперь
