следует накалятся. Изнывая от нетерпения, они отрезали уши у несчастных жертв и проглотили их сырыми.
Когда наконец печки накалились как надо, хозяева расчленили жертвы на части очень осторожно, подставляя под каждый отрубаемый кусок посудину для сбора крови. Если только хотя бы капля падала на землю, они жадно слизывали ее языком. Когда несчастных пленников живьем разрезали на части, те умоляли сохранить им жизнь, но мольбы не доходили до слуха мучителей. Всех их они сожрали без остатка».
Читая этот рассказ, нельзя скрыть своего искреннего удивления — как порой одна лишь деталь, скажем, жевание плоти, отрывание ушей у жертвы и поглощение их в сыром виде, производит куда более сильное впечатление, чем подробный репортаж о длительном процессе поедания человеческой плоти.
Альфред Сент-Джонстон был не миссионером, а простым путешественником, и поэтому у него абсолютно другое отношение ко всему, что он видел собственными глазами. Он проявлял поразительную наблюдательность, умел схватывать на лету противоречивые замечания как капитанов торговых судов, так и других очевидцев, с которыми ему приходилось встречаться, и, таким образом, собирать самый различный по характеру материал для составления целостной картины.
«Фиджийцы — писал он в 1883 году, — любили человеческое мясо только из-за его вкуса и убивали врага не только из-за жажды мести. Может, отсутствие поблизости достаточного количества животных привело к возникновению такого странного обычая».
Его теория поддерживается американским антропологом А.П.Райсом, который писал по этому поводу:
«На островах Фиджи нет местных животных (свинья была завезена сюда лишь в XVIII веке), за исключением крыс. Поэтому каннибализм здесь более понятен и, возможно, даже «вполне оправдан».
«Членов команды лодок, разбивавшихся на этих берегах, — продолжает Сент-Джонстон, — убивали, а потом съедали. Иногда по просьбе какого-нибудь туземца палкой забивали его соплеменника, вполне пригодного в пищу. Такая «просьба» могла объясняться тем, что у него «болит черный зуб» и только человеческая плоть способна снять ужасную боль. Мужчина в племени обладал такой абсолютной властью над своей женой, что запросто мог ее убить и съесть, если только такое взбредало ему в голову. А это случалось довольно часто.
Необычные обжоры встречались и среди вождей, для которых обычно заготавливался «баколо» целиком, то есть все тело предназначалось только для потребления вождя и больше никого. Время от времени он поджаривал на огне «запасы», чтобы они окончательно не разложились. Как правило, фиджийцы не трогали начинающее разлагаться мясо, но они ни за что не желали расставаться с уже однажды зажаренным и ели даже тогда, когда плоть от времени распадалась на отдельные ткани.
Настолько велико было их пристрастие к этой странной человеческой плоти, что, когда убивали кого-нибудь в стычке или в ссоре, а родственники убитого предавали тело земле, фиджийцы довольно часто, превращаясь в вурдалаков, вырывали тело из могилы, варили или жарили его, а затем съедали. Эта привычка настолько глубоко укоренилась, что родственники человека, умершего в силу естественных причин, имели обыкновение подолгу бдеть у него на могиле, покуда его плоть не превращалась в нечто неудобоваримое даже для такого «луженого» желудка, как у фиджийцев.
Тело жертвы жарилось или тушилось в печах или разрезалось на куски, и из него готовилась мясная похлебка в больших глиняных горшках, специально предназначенных для приготовления пищи. С мясом варились и некоторые целебные травы либо для того, чтобы избежать несварения желудка, либо в качестве вкусной приправы — точно мне не известно. Повара, помещавшие тело в печь, клали также раскаленные камни внутрь его, чтобы таким образом оно как следует все протушилось.
После победоносной битвы воины обычно готовили для себя и ели убитых врагов сразу же, но несколько тел доставлялись в родную деревню, куда их волочили на веревках, привязанных за шею жертв. С городской площади их доставляли потом к храму. Там их предлагали в жертву богам, после чего соответствующим образом готовили и делили между соплеменниками, причем жрецам доставлялись лакомые куски. Возле храмов обычно возвышались большие кучи из человеческих костей, белевших на ярком солнце, — наглядное доказательство, как много человеческих жертвоприношений получили их божества. Женщинам, однако, не разрешалось принимать участия в подобных жутких «банкетах».
Но женские трупы считались куда более пригодными для готовки, чем мужские, а их бедра и руки считались особым деликатесом. Настолько восхитительной казалась фиджийцам человеческая плоть, что у них даже появилась особая фраза для оценки качества другой пищи: «Она так же вкусна, как яблоко».
Некоторые из наиболее знаменитых каннибалов сожрали за свою жизнь несметное количество людей, иногда до нескольких сотен...»
А. П. Райс своим авторитетом ученого подтверждает слова путешественника. Он приводит в качестве примера одного фиджийского вождя, который хвастал, что сумел дожить до столь преклонного возраста только потому, что всегда съедал самые вкусные, самые питательные куски от более чем девятисот человеческих тел. Те, кто хорошо его знал, совсем не считали этого человека настолько «кровожадным», хотя такое определение в данном случае носит несколько зловещий оттенок. На самом деле для многих он был вполне дружелюбно настроенным туземцем, который отличался особым гостеприимством ко всем иностранцам, посещавшим его остров. Может, такое «гостеприимство» было сродни легендарному Прокрусту в Афинах, кто знает? Он тоже, насколько известно, гостеприимно предлагал ночлег путникам. Но у него была отнюдь не гостеприимная привычка отсекать ноги у тех из них, которые были слишком велики для его кроватей, у тех, кто оказывался для них мал, он старательно растягивал ноги. Боже, помилуй нас и убереги от подобных гостеприимных обычаев среди таких «радушных» хозяев!
Как мы уже говорили, самые знаменитые каннибалы на островах Фиджи съедали по нескольку сот человек. Во времена, когда Фиджи были открыты европейцами, для такой цели использовались большие железные горшки, в которых обычно местные торговцы доставляли морских слизняков — этот ценный деликатес — на китайские рынки. Горшки были настолько большие, что в них могли поместиться сразу два человека в сидячем положении. Нужно признать, что последствия такого обжорства не всегда были благоприятными. Когда в 1850-х годах на острова отправился Бертольд Симен, он обнаружил, что двоюродный брат тамошнего царя Курундуадуа только что умер и весь двор его горько оплакивал. Первая жена проводила путешественника на его могилу, причитая по дороге, что если бы не его пристрастие к «баколо» (труп, поедаемый целиком), то он мог бы еще долго прожить. Напрасно все его друзья в один голос убеждали его отказаться от такой пагубной привычки. Сами фиджийцы считали, что «баколо» слишком тверд и неудобоварим. Все они признавались, что после такого пиршества, как правило, страдали от запоров. Но тем не менее практика продолжалась.
Так, А. П. Райс рассказывает нам о Чичиа, одном фиджийском вожде, который захватил несколько пленников из племени бау:
«На следующий день он приказал своим соплеменникам исполнять «большой воинственный танец», чтобы ознаменовать победу, а также начать подготовку к последующему за этим празднику. Вскоре на указанном месте показались танцоры с отвратительно размалеванными краской лицами и телом, с дубинками и копьями в руках. Танец их, который длился несколько часов кряду, состоял из многих серий повторяемых воинственных телодвижений и угрожающих, вызывающих поз. После окончания танца принесли хмельные напитки, и праздник начался.
Боже, какой это был праздник! Для пира по этому случаю было приготовлено 200 мертвецов, 200 свиных туш и 200 корзин с ямом. Процесс приготовления человеческой плоти и свинины был идентичен, и поэтому каждый член племени мог отведать два главных блюда, причем ему не позволялось останавливать свой выбор на чем-то одном. Это делалось для того, чтобы соплеменники не обжирались только
