Глава седьмая
Сидя за туалетным столиком, Клэр разглядывала меня в зеркало. Я терпеть не могу, когда она это делает, и Клэр это отлично знает, ведь у меня возникает чувство раздвоения личности, такое ощущение, будто меня рассекли на две части, ни одна из которых точно не знает — что происходит с другой. Я знал, что в эту минуту Клэр разговаривает сама с собой, репетируя слова, с которыми вот-вот обратится ко мне. Я прошел в ванную, разделся там, вернулся в спальню и уже ложился в постель, когда Клэр наконец собралась с духом.
— Если бы ты только знал, как ты смешон, — начала она.
— Прекрати! — оборвал я. Все, что последует за этими словами, я уже знал наизусть. — У меня нет ни малейшего желания это обсуждать.
— Разумеется! — В следующую секунду её голос смягчился и в нем зазвучали молящие нотки. — Неужели ты не понимаешь, что у меня хватило бы мозгов понять, как ты… если бы ты просто, как и следовало от тебя ожидать, связался с нормальной женщиной?
— Что значит — нормальной? — не выдержал я.
— Блейк, ты сам отлично знаешь. Тебе тридцать семь лет. Половину своей жизни ты женат на мне. У тебя есть право взбрыкнуть, посмотреть на сторону. Неужто я слепая и не вижу, сколько хорошеньких женщин шныряют по Сан-Вердо? Здесь ошиваются толпы красоток, по сравнению с которыми я выгляжу дурнушкой. Я прекрасно понимаю, что и ноги у меня тонкие, и грудь слишком мала, да и веснушки по всему телу рассеяны. Что, по-твоему, я в зеркало никогда не смотрюсь? Поэтому я не стала бы тебя винить…
— Замолчи! — поморщился я. — Нечего мне объяснять, за что ты стала или не стала бы меня обвинять. И не занимайся кишкоедством. Я тоже тебя знаю и видел тебя голой не раз и не два. Ты красивая и умная женщина…
— Но не такая красивая и умная, как она.
— Кто?
— Все тебе надо разжевывать. Эта… Хелен Пиласки!
— Господи, Клэр, ну что ты несешь? Женщина сидит в тюрьме, в ожидании суда за убийство. За убийство — понимаешь? Неужели ты не можешь вбить это в свою… башку?
— Ты хотел сказать — в тупую башку? Скажи уж, не бойся.
— Не кричи — детей разбудишь.
— Ну и черт с ними!
— Успокойся, Клэр, — взмолился я. — Возьми себя в руки.
Несколько раз сглотнув, она медленно, с расстановкой произнесла:
— Я ведь не одна это знаю, Блейк. Весь город только это и смакует: как Блейк Эддиман влюбился в дешевую потаскуху, развлекающуюся убийствами.
— Не говори так!
— Ага, проняло, — торжествующе улыбнулась Клэр, упиваясь своим достижением. — Не по нутру тебе, когда её называют дешевой потаскухой. Может, назвать её тогда — дорогой потаскухой? Как-никак, сам Джо Апполони её обхаживал. А потом — Фрэнк Каттлер. Она соблазнила его в бассейне и отымела прямо там, в раздевалке…
— Это ложь!
— Да, разумеется. Бессовестная ложь. Только, кроме тебя, все об этом знают.
— А тебе кто сказал?
— Сам Фрэнк и сказал. Время джентльменов и отважных рыцарей, защищающих дамскую честь, прошло, мой дорогой. Если, конечно, вообще было когда-нибудь. Похоже, теперь вы одерживаете победы лишь для того, чтобы похвастать о них другим женщинам. Да, это так?
— Мне не нравится, что ты говоришь!
— Разумеется. Я твоя жена, Блейк. Мне-то хвастать нечем. Но ты посмотри на себя. Помнишь, как старый Бриско, аризонский миллионер, скончался от сердечного приступа? Он ведь тоже тогда влюбился в эту проститутку… Спроси кого хочешь, если не веришь.
Вот именно тогда мне и пришло в голову, что я больше не способен жить с Клэр, что нашему браку, да и в какой-то мере нам самим — настал конец.
Когда Хелен вошла в комнату для свиданий, я встал; я всегда вставал при её появлении. И, опять же как всегда, надзирательница поинтересовалась, не стоит ли ей остаться при нашем разговоре.
— Нет, спасибо, — отказался я. — Я позову вас, если понадобится.
— Она — образцовая узница, мистер Эддиман, — сказала Красотка. — И замечательная женщина.
Она оставила нас вдвоем, и Хелен приблизилась ко мне. Она не шла, а словно парила. Свободно, легко, раскрепощенно. Лицо её светилось здоровым румянцем, словно она и не сидела взаперти в тюремной келье. Зачесанные назад волосы матово сияли. Я, должно быть, выглядел не столь бодрым и здоровым, потому что Хелен, смерив меня несколько встревоженным взглядом, спросила, спал ли я ночью.
— Нет, в последнее время я почти лишился сна, — брякнул я, взволнованный этим мимолетным проявлением сочувствия. Ведь прежде она в лучшем случае встречала меня с холодным безразличием.
— Зачем вы ввязались в эту историю, Блейк?
— Я не хочу это обсуждать.
— А теперь вам кажется, что вы меня любите.
— Я этого не говорил.
— Да… но это бросается в глаза. Вы изголодались по любви.
— Я не хочу это обсуждать, Хелен, — сказал я. — Но, если вы мне и вправду хоть чуточку небезразличны, то я тем более обязан вам помочь. Допустим, что будучи закоренелым эгоистом, я думаю только о себе. Тогда с вашей смертью мир для меня перестанет существовать.
— Блейк… О, бедный Блейк.
— Не смей меня жалеть, черт возьми! — взорвался я. — Себя лучше пожалей. Но что мне делать? Что мне говорить в суде? Чем больше я брыкаюсь, тем быстрее иду ко дну. Я поговорил с Джо Апполони…
— Занятная личность, — кивнула Хелен.
— Это все, что ты можешь сказать?
— А что мне говорить, Блейк?
— Откройся мне! — вскричал я. — Хоть что-то расскажи. Должен же я знать, на чем стою — на зыбучих песках или в трясине? Дай мне хоть какую-то зацепку!
— Какую, Блейк? — спокойно спросила она.
— Взять, к примеру, твою мать. Ведь за этой жалкой и тщедушной оболочкой таятся горести и беды всего человечества…
— Откуда вы это знаете, Блейк?
— Что именно?
— Что в ней таятся горести и беды всего человечества? Ведь даже участь её бедной и заброшенной дочки была этой женщине безразлична.
— И поэтому ты от неё отказалась?
— Блейк, выражайтесь корректнее. Я от неё вовсе не отказывалась. Вы спросили, её ли дочь перед ней стоит. Она это отрицала.
— Но она — твоя мать?
— Нет.
— Нет — и все, — вздохнул я. — Только у тебя такие же отпечатки пальцев и такое же родимое пятно, как у её дочери. Но она — не твоя мать. Теперь тебе понятно, почему у меня крыша поехала? Ведь только полный безумец способен не спать ночами, думая о тебе. Вместо того, чтобы твердо сказать себе: да, это не простая проститутка, это шлюха высшего класса, которая подбирает миллионеров и вертит ими, как ей заблагорассудится.
