Алхимия

В конце концов, огромнейшего носа,
Удары чуящего шпаги за спиной!

А ведь именно эти последние две строки воистину поразительны: речь идёт о сногсшибательной тираде по поводу носа, предмета постоянных насмешек над Сирано. Вспомним, однако, — «то, над чем у человека смеются, есть самая его суть». В этом чутьё поэта безошибочно, и о гигантском носе Сирано де Бержерака Ростан говорит поистине божественным языком, сквозь который просвечивает истинный Сирано, благоговейный, словно священник, исследователь пятой сущности.

Говоря о носе, нельзя не вспомнить анаграмматический псевдоним, каковой обыкновенно считают порождённым фантазией Франсуа Рабле. Alcofribas Nasier — это нос, чующий философский свинец. Nasier означает на арго то, что означает, в то время как Alcolf — алкоголь (alcofol), упоминаемый домом Пернети[146] как символ свинца, a ribas — бесстыдник, бабник, понятие, родственное ribau — спиртовая настойка. Всё вместе читается как «пьяница, волокита и весельчак»[147]*.

И всё же, несмотря на некоторые общие черты, мы не можем не отделять гениального Савиньёна де Сирано Бержерака, память о котором едва маячит в историческом тумане, от напыщенного забияки, превращённого Ростаном и другими беллетристами в воинственного Алкея, знаменитого своей фетровой шляпой и любовными похождениями. Но будем и справедливы: какой же всё-таки правдой дышит третье действие, где Сирано, утратив чванство и кичливость, со внезапным смирением удовлетворяется ролью простого посредника.

* * *

XLIII. Портрет Сирано Бержерака

Из довольно сходных между собою портретов Сирано Бержерака следует вывод о том, что не менее совершенен был и его облик, в котором явно проступали чисто галльские черты.

Возвращаясь к монументальному носу, природной примете некоего прирождённого дарования, вспомним, что это и есть тот самый naz, который так любят истинные наследники готического искусства (art gotique) — арготьеры. Naz — тайный орган драгоценного обоняния, вынюхивающего сокровища естества, столь глубоко познанные Сирано. Пустое говорят все утверждающие, будто подобный руль портит черты лица! В ином мире (l'autre monde), описанном Сирано, главная стихия — время, и всякий, не обладающий достаточно длинным носом-рулём, чтобы управлять кораблём в ея океане, подлежит безжалостной кастрации. И вот Сирано получает от Селенитов слова, в которых звучат уверения, ободрение, похвала и утешение:

«Уразумейте исследованное нами за тридцать веков: большой нос — признак человека духовного, благородного, снисходительного, щедрого, свободного в суждении, а маленький — наоборот».

В Кабинете Эстампов Национальной Библиотеки есть четыре портрета Сирано: их можно найти по алфавитному каталогу собрания № 2. Все эти гравюры — изображения молодого человека с умным и приятным взором. Губы, увенчанные тонкими усиками, — маленькие, чувственные, с несколько пренебрежительным выражением. О носе не будем повторяться; заметим только, что он нисколько не портит овала лица, обрамлённого длинными, тщательно причёсанными волосами, спадающими на воротник.

Наименее лестный среди портретов представлен в виде гравюры, правдивость и достоверность этого изображения подтверждается тем, что оно было сделано с картины, нарисованной у благородных господ Ле Бре и де Прада, близких друзей Савиньёна де Сирано де Бержерака, дворянина французского. Вот латинская объяснительная надпись к этому портрету:

«Savinianus de Cirano de Bergerac, nobilis gallus ex icone apud Mobiles Dominos Le Bret et de Prade amicos ipsius antiquissimos depicto».

На этом драгоценном памятнике мы обнаруживаем слова:

«Z.H. pinxit L.A.H. delin(eavit) et sculpsit».

Тройные инициалы рисовальщика-гравёра в виде монограммы остались для нас загадкой, однако живописец Z.H. — это, по-видимому, французский художник Захария Хайнце (Zacharie Heince), родившийся в 1611 году в Париже и умерший 22 июня 1669 года, как сказано в Bénézit, где засвидетельствована его высокая репутация.

Три остальные гравюры — это эстампы (они хранятся в музее эстампов), один из них, анонимный, очень красив, его чаще всего воспроизводят: мы видим на нём высоко сияющие солнце и луну по обе стороны головы нашего героя и хвалебные вирши в честь микрокосма Мудрецов, в котором движутся оба герметических светила:

Всё земное клонит ко сну —
Я взлетаю на небеса,
Там зрю я Солнце и Луну,
Всех Богов зрю я чудеса.

Это исполненное ясной мудрости исповедание веры не может не соотноситься с известной записью Власия (Blaise) Паскаля, сделанной им в состоянии глубочайшего потрясения и полного пробуждения, которое постигло его ещё во дни пребывания души его в земной, болезненной и утомлённой плоти. Фулканелли приводит первую часть рукописи, найденной посмертно на мёртвом теле величайшего философа, автора Писем к провинциалу. Вот этот текст, в том виде, в каком он содержится в Философских Жилищах:

Год милости 1654.

Понедельник 23 ноября, день святого Климента, папы и мученика, и прочих из мартиролога,

Канун дня святого Хрисогона, мученика, и иже с ним,

Между десятью часами с половиною утра примерно до полуночи

и получаса,

ОГОНЬ.

Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова,

А не Философов и Мудрецов.

Уверенность, Уверенность, Любовь, Радость, Мир

. . . . . . . . . .[148].

Вслед за Мастером мы особо указываем на имя Хрисогона, несомненно, соотносимого Паскалем с Хрисогонией, то есть Происхождением Золота. Это слово (Chrysogonie), согласно словарям Лярусса, Герена и Бешереля, на тайном языке алхимиков означает, в частности, «семя золота, выделенное из раствора этого металла».

Точно так же, как пишет Пор-Рояльский затворник в своей посмертной записи, пишет и Сирано в