квалификационный справочник работ и профессий — никогда не заглядывали? Напрасно, голубчик, в любой книге что-нибудь интересное да найдешь. Каких только профессий там нет! Я, грешный, там тоже значусь под видом «научного сотрудника». И вы, и я, и капитан дальнего плавания, и даже «репетитор по балету». А рабочие профессии в нем обозначены удивительнейшие! Овощевод, чабан, — этих мы знаем. Но там еще указаны, например, мацератор и ангобировщик, пульфонщик и вагранщик, флотатор и скрайбировщик. Даже швейцар туда поместился! И «ведущий дискотеки». Разные люди бывают на свете, друг мой! Повара, учителя, врачи, токари — и все они очень нужные, важные люди! Даже профессия «президент Российской Федерации» — есть такая. А вот профессии «риэлтор» в этих справочниках нет. И в жизни ее нет. И образования для такой профессии не существует.
— Кажется, есть какие-то семинары повышения квалификации риэлторов, — робко сказал я. — А потом, вуза для плотников тоже не существует, а профессия такая есть. Или сантехники — тоже, наверное, без образования работают…
— Если из города пропадут сантехники, мы утонем в дерьме! Согласитесь, достаточное доказательство существования профессии. И трудно себе представить, что пропали поголовно все учителя средней школы. Или что врачи исчезли: ну вот не осталось ни одного. Скажите, можно такое представить?
Я этого себе не представлял.
— Но что изменится в жизни нашего города оттого, что из него пропадут эти, как их там, торговцы русской недвижимостью…
— Риэлторы.
— Да-да, вот эти как раз. Ни-че-го! Вот и весь ответ. Наша историческая ситуация, голубчик — самая недвижимая недвижимость на свете, она в принципе не меняется, никуда сдвинуться не может. Торгуй русской недвижимостью — или пусти ее в натуральный обмен, с ней не произойдет никаких перемен. Всегда все в России пребудет недвижимо: будут стоять пустые декоративные дворцы, а вокруг них — перенаселенные бараки. И чтобы управлять всем этим хозяйством, нужен не менеджер по продажам, а полковник гвардии.
Я долго молчал.
— А что Леночке с билетом делать? — спросил я наконец.
— Как что? — удивился Татарников. — Употребить по назначению! Ехать, греться! Вдовице надо выпить виски!
— Считаете, не убьют Леночку на этом Гоа?
— Определенно нет. — Татарников улыбнулся. — Знаете, на Гоа все больше и больше наших соотечественников. Говорят, там целые русские колонии — как некогда в Харбине. Вот я и думаю: может, все эти люди — такие же, как ваша сестра, капиталистические ссыльные? Невольные эмигранты. Выслали их на самолете, как некогда философов сажали на пароход, — они и обрадовались. Знаете историю про философский пароход?
Я не знал.
— В двадцать втором году Ленин посадил всех философов-идеалистов на пароход и выслал из России без обратного билета. Не нужна была России философия. Вот и с торговцами недвижимостью обстоит примерно так же. Надеюсь, вы купите сестре обратный билет? Не век же ей сидеть на Гоа?
— Не знаю насчет обратного билета, — сказал я. — Посмотрю еще. Я, может, и сам туда поеду.
Светская хроника
Случилось так, что самый трезвый человек, из тех, кого я в жизни встречал, был пьяницей — и с этим ничего не поделаешь. Да, историк Татарников любил выпить, но более трезвомыслящего человека я не знал. Так уж получилось, что самый подвижный, деятельный ум принадлежал человеку ленивому, домоседу — и здесь тоже ничего я изменить не могу. Как любил говорить в таких случаях сам Сергей Ильич: так распорядилась сила вещей, вот и все. Еще у него была любимая поговорка, он повторял ее всегда, когда его звали принять участие в каком-либо бурном проекте. «Лучше за рубль лежать, чем за два бежать», — говорил Сергей Ильич и оставался дома, к неудовольствию своих предприимчивых коллег.
Все куда-то стремились, ставили себе цели, мечтали об избыточном, хотели лишнего, обещали грандиозное. Сергей же Ильич Татарников совершенно не суетился и, похоже, ничего особенного не хотел. И уж подавно он ничего не обещал совершить. Дни его были однообразны, и менять в них он ничего не собирался. Он вставал довольно рано, выкуривал две-три сигареты за чашкой кофе и садился к столу. Надев старые, со сломанной дужкой очки, Сергей Ильич прилежно читал до позднего вечера исторические книги, затягиваясь желтым дымом и делая многочисленные выписки на отдельных листочках. Поразительно, но ему не было скучно! Однажды я заглянул в фолиант, оставленный на столе, — как же эту тягомотину можно читать? Однако он читал и старательно записывал прочитанное. Куда пойдут эти выписки, он не говорил, а может, про то и не думал. Пригодится это или не пригодится, он не интересовался, просто таков был метод его чтения, он отмечал в книгах то, что казалось ему важным для понимания истории. Так проходил день. Вечером историк перемещался на маленькую кухню, открывал бутылку водки, резал плавленый сыр и медленно потягивал свой излюбленный напиток. Бывало, я присоединялся к нему в эти минуты, иногда он удостаивал меня беседой.
Более радостных минут в моей жизни не было. В присутствии Татарникова мир обретал ясные формы — все то, что размывала суета дня, Сергей Ильич умудрялся сделать опять понятным. Порой ему достаточно было посмотреть на собеседника, и тому делалась ясной вся картина происходящего. Как это Татарников проделывал, не знаю.
Мы все — знакомые, я имею в виду, — злоупотребляли его способностью прояснять окружающий мир. Что касается меня, я подкидывал ему загадки из криминального мира, следователь Гена Чухонцев, не стесняясь, привозил материалы нераскрытых дел, а репортер культурного отдела Оксана Коваленкова неоднократно узнавала у него подробности о том или ином культурном явлении давно ушедших эпох. О чем бы ни заходила речь, Татарников откликался охотно, делился знаниями, не жалел своего времени на то, чтобы выслушать собеседника, — а выслушивать порой приходилось самые глупейшие истории. Кражи со взломом, исчезновения банкиров вместе с кассой — про что только мы не рассказывали терпеливому Сергею Ильичу. Я должен отметить еще одну его черту — доброжелательность. Мне случалось пересказывать ему ужасающие истории, но Сергей Ильич выслушивал их с доброй улыбкой; единственное, на что он раздражался, — на невежество. «В школе надо хорошо учиться!» — говаривал он. Он вообще считал, что все беды человечества проистекают от самоуверенности неучей. К остальным же человеческим порокам Сергей Ильич относился снисходительно. Тем удивительнее была его реакция на происшествие, которое мы изложили ему как-то вечером. Мы — то есть майор Чухонцев и я — зашли к Сергею Ильичу со свежей криминальной историей, как другие заходят поделиться светскими сплетнями. Впрочем, в этом конкретном случае светские сплетни и криминальная хроника переплелись.
Случилось вот что. Жила в Москве знаменитая и успешная во всех отношениях семья бизнесменов. Муж — осанистый сенатор, Борис Михайлович Бунчиков, владел рядом ценных объектов у нас на родине и за рубежом, например целлюлозными комбинатами и алюминиевыми карьерами. Принадлежали ему также алмазные шахты в Якутии и Южной Африке. Борис Михайлович жил активно, беспокойно, занимался куплей-продажей разных товаров, то есть вел жизнь, достойную зависти и восхищения. Умеют наши соотечественники выбрать выдающегося человека в сенаторы! Супруга же сенатора Бунчикова, Стелла Савельевна Бунчикова, урожденная Дубняк, владела сетью кондитерских, а также двумя оздоровительными комплексами, специализирующимися на талассотерапии. Одним словом, то была семья деятельных дружных людей, образцовая ячейка капиталистического общества. В кондитерских Стеллы Савельевны питалась добрая половина москвичей, газеты столицы выходили на бумаге, изготовленной целлюлозным комбинатом ее супруга. Приемы в Кремле, открытия галерей, чествование актеров, церковные праздники и кинофестивали — что бы ни происходило в нашем городе, Бунчиковы присутствовали обязательно. В модных журналах, описывая то или иное светское событие, репортеры исходили в своих оценках из того, приехали на праздник Бунчиковы или нет. Редкое издание обходилось без фотографий именитой пары. Вот Борис Михайлович в своем загородном имении верхом на пони, а супруга на заднем плане подрезает розы. Вот
