Серое море докатилось до длинных пальцев по стылому пляжу. Воздух был морозным и неподвижным.
Она с трудом продвигалась по каменистому берегу, перемещая свой вес с камня на камень. Во время одного неловкого момента, когда ее ударило волной прибоя, она была охвачена такой паникой, что едва не обезумела. Станет ли она когда-нибудь… Как ей снова стать человеком?
Ее плавники царапались. Ее живот шлифовал сланец. Она подтянула его, чтобы продвинуть свое тело вперед и растянулась, обнаженная, наполовину в воде, мокрые волосы прилипли к лицу, море пенится вокруг лодыжек.
Люси хватала ртом воздух, дрожа от потрясения и холода. Она зарылась пальцами в песок.
Пальцы. У нее были пальцы на руках. И лодыжки. Пальцы на ногах.
Она в нерешительности посмотрела на свои ноги. Десять пальцев. Соединенных перепонками.
Как у Конна.
Она раскачивалась из стороны в сторону, пошатываясь, как новорожденный жеребенок или пациент после операции. Нагая. Нагая и замерзшая, уставшая и голодная. Ее котиковая шкура омывалась отступающими волнами, как морская водоросль, подхваченная приливом.
Она подняла голову, и берег наскочил на нее, словно черно-белая гравюра, контрастная и отчетливая. Скалы серебрились инеем. Тонкая корка льда покрывала замерзшие растения. Облака, такие же беспокойно серые, как и море, были словно беременны снегом.
Слово вспыхнуло в ее мозгу, как пламя, согревая ее, воспламеняя в ней ощущение срочности грядущих действий.
Мэгги беременна.
Люси должна была найти… Она должна была предупредить свою семью.
Она наклонилась за своей шкурой.
Ворсинки меха раскачивались на воде. Она вытащила тяжелую, влажную шкуру из воды. Дрожащими руками погладила мех, пятнистого серебристо-серого цвета, легче и светлее чем у Конна. В руках мех, казалось, был лишь слегка влажным.
Магия селки? — подумала она.
Почему бы и нет?
Она обернула мех вокруг себя, словно пляжное полотенце — над грудью и в подмышки. Ее кожа покрылась мурашками. Она ощущала холод, однако, вполне терпимый. Она должна бы замерзать…
Биение ее сердца ускорилось. И затем она поняла. Она была другой. Трансформировавшейся. Ее изменило это путешествие по морю. Она задумалась, а будут ли ее глаза видеть в темноте, когда наступит ночь.
Ее живот заурчал.
Она спотыкалась о камни своими длинными неуклюжими ногами и нежными ступнями, прокладывая себе путь вверх по пляжу, в сторону деревьев, стоявших вдоль дороги, словно часовые. Ей нужна была обувь. Обувь, одежда и еда.
Она не могла вспомнить, когда ела в последний раз. Несколько дней назад.
Когда она вышла из-под крон деревьев, начался небольшой снегопад. Мягкие, сырые хлопья растворялись на черном асфальте, смягчали очертания деревьев, стирая границу между землей и небом. Она тащилась вдоль обочины дороги, направляясь домой.
Она не хотела, чтобы ее увидели. Заметили. Что бы она сказала водителю, соседу, родителям ученика, если бы они остановились и захотели узнать, почему учительница первоклассников с острова шла по заснеженной дороге полуголая и завернутая в мех?
Думай об этом, как о ношении пальто, — говорил Конн.
Люси улыбнулась. Да.
Но память о Конне отзывалась болью в груди. Словно надавили на больную мозоль. Разбередили рану. Опустив голову, она сосредоточилась на том, чтобы просто передвигать ноги, одну за другой. Гравий терзал ее ступни. Живот свело судорогой. От голода у нее закружилась голова, она дрожала от усталости.
Почти дома.
Ей не надо было волноваться, что она может столкнуться с отцом. В это время суток он всегда был в гостинице.
Она заметила их ржавый почтовый ящик, немного покосившийся в одну сторону, с тех пор как Барт Хантер как-то ночью сильно врезался в него на своем грузовике. Шатаясь от истощения и облегчения, Люси повернула на дорожку к дому и поднялась по ступенькам на крыльцо. Ключ был спрятан под буйком в виде омара, стоящим у двери. Но когда она схватилась за круглую дверную ручку, та с легкостью повернулась, вместе с ее рукой.
К горлу подкатила ужасная тошнота.
Она проигрывала в уме слова Го:
Она всхлипнула и открыла дверь.
На нее нахлынули прежние запахи, старые воспоминания, плесень, гниль и старый ковер. В доме было холодно и тихо.
— Папа? — прохрипела Люси и откашлялась. — Папа?
Тишина.
С мечущимся сердцем, Люси закрыла за собой дверь. Она должна подняться наверх. Ей просто необходима теплая одежда и горячий душ.
Она задрожала. Ей надо позвонить Калебу.
Она прошла по темному дому на кухню, чтобы воспользоваться телефоном. На кухонном столе лежала буханка хлеба.
О, Боже, как же она была голодна.
Она схватила хлеб, разрывая полиэтиленовую упаковку, и запихнула ломтик себе в рот. У него был такой приятный вкус. Ее желудок потребовал еще. Продолжая жевать, она выхватила из шкафчика банку с арахисовым маслом и намазала второй ломтик.
Она позвонит Калебу через минуту. Всего лишь через минутку. Она ела стоя, как лошадь, вгрызалась в еду как животное, практически давясь в стремлении насытить свое тело. Вода. Ей нужна вода. Дотянувшись до кухонного крана, ее рука дернулась.
Она услышала скрип парадной двери, почувствовала порыв холодного воздуха, и застыла, держа руку под краном.
Она покраснела как сидящий на диете человек, которого застукали за полуночным набегом на холодильник, как пьяница, запустивший руку в шкафчик со спиртным. Как ее отец.
Она тяжело сглотнула.
— Папа?
Что-то упало. Со стороны холла послышались шаги.
Люси повернулась, плотнее натягивая вокруг себя котиковую шкуру, ее сердце замерло в груди. Она была дома. Ей не нужно было скрывать свою сущность или стыдиться ее. Ее матерью была селки. Таким же был и ее брат. Ее отец знал это.
— Сюда! Я на кухне, — позвала Люси.
Снова шаги. Барт Хантер появился в дверном проеме кухни, худой, потрепанный и посеревший как сплавной лес, вся жизнь, выбита и выхолощена из него много лет назад.
Его глаза округлились. Его рот широко раскрылся от удивления.
Улыбка Люси задрожала. Как и ее колени.
— Все в порядке, папа. Я действительно здесь.
— Что за чушь ты тут несешь? — сказал он.
Люси облизала пересохшие губы. Сглотнула.
— Я дома.
