Артур продолжал наблюдать за Профессором Кимом – его друг выполнял какие-то странные пируэты, то тыча копьем в пустое пространство, то опускаясь на одно колено. Артур снова вспомнил их разговор.
– Послушай, Ким, а при чем здесь молоко? – спросил он тогда.
Профессор Ким улыбнулся и подмигнул ему:
– А при чем здесь черные коты, серебряные пули и осиновые колья?
– Бог мой, да вы с ума сошли… Нет, вы что – серьезно?
– Ну, выбирай сам, как к этому относиться, – проговорил с улыбкой Профессор Ким, – но каждый ребенок знает, что в домах с привидениями скисает молоко… Классику надо знать.
– Классику?.. Нет, я серьезно… Хорошо, ответьте мне: молоко – это тоже Большие Истории?
– Нет, – проворчала Дора, – все же вы ничего не поняли. Большие Истории… Представьте огромную книгу, в которой есть все и которая, наверное, еще пишется. А мы с вами – лишь буквы в этой книге. Понимаете? Знание… Так называется эта книга.
– Знание?..
– Конечно! Обо всем на свете. А мы – лишь буквы. Но без нас книга невозможна – где вы видели книгу без букв.
Артур растерянно посмотрел на Профессора Кима, потом перевел взгляд на девочку:
– Где ты это прочитала, Дора?
Дора лишь пожала плечами.
– Заметь, – усмехнулся Профессор Ким, – в своих рассуждениях о Небесной Книге дитя оперирует абстрактными понятиями.
– Не надо меня путать, – рассердилась Дора. – Ничего подобного я не говорила. А если вам не интересно…
– Что ты, очень интересно! – Ким примиряюще поднял руки: – Продолжай, пожалуйста.
– На чем я остановилась?
– Знание.
– Да – Знание. И со-Знание, буквы. Сознание – это только сопричастность к Знанию, и, видимо, лишь к небольшой части. Это даже так и называется: со-Знание.
– Дора… ну-ну.
– И вот эта причастность, – продолжала девочка, – сознание, и превращает Большие Истории в Маленькие Истории. Вот и все. Чего тут непонятного?
– Конечно, – усмехнулся Артур, – подумаешь, бином Ньютона! Получается, что мы, буквы, творим весь видимый мир. Твой друг Профессор мог бы тебе что-то и рассказать о солипсизме, Дора. Именно так называются подобные воззрения.
– Я не говорю, что мы творим весь видимый мир. – Дора удивленно пожала плечами. – Я что, по- вашему, совсем того?! Я только говорю о превращении Больших Историй в Маленькие Истории.
– При помощи сознания внутри нас.
– Почти по Канту, – быстро вставил Профессор Ким. Его явно забавляла эта беседа.
– Ну ни при какой ни при помощи. Это какая-то путаница у вас в голове… Сознание внутри нас, а мы– внутри его. Проще сказать, что сознание – это и есть Маленькие Истории. Как их по-другому вытащить из этой книги? Только… и Большие Истории… ну, как в зеркале – это отражение сознания.
Артур покачал головой, затем улыбнулся и перевел взгляд на Профессора Кима:
– Для этого Ким и вооружился папуасским копьем?
– Копьем африканских шаманов, – уточнила Дора, – а настоящие шаманы часто бывают в Больших Историях.
– Хорошо. – Артур кивнул. – Но все-таки ответьте на мой вопрос: то молоко в миске у дверей – это тоже Большие Истории?
– Молоко, которое мы налили в миску, – проговорила Дора, исподлобья глядя на Артура, – в отличие от некоторых взрослых, помнит Большие Истории. И нам остается только надеяться, что оно не успеет повзрослеть и не подведет нас…
Вот так. Ни больше ни меньше.
И сейчас Артур громко спросил:
– Ну как там у вас?
– Пока порядок, – отозвался Олежа. – А у вас?
– Все тихо.
«У вас! – подумал Артур. – По большому счету – я здесь один. С Кимом не особо пообщаешься».
Артур снова потянулся за сигаретой. Что-то он стал слишком много курить. Курить и пить кофе. И вообще надо заняться этим. Прямо с понедельника. Нет, совсем бросать курить он не собирается, но, скажем, ограничиться пятью – семью сигаретами в день вполне возможно. И тремя чашками кофе. Вот прямо с понедельника и начнем.
– А что делает ребенок? – поинтересовался Артур.
– Ничего, – как-то странно проговорил Олежа. – Стоит. Стоит посреди холла.
Холл в квартире Профессора Кима был светлый, просторный.
– Прямо как у нас, – сравнила Дора и подумала, что больше всего на свете ей хочется сейчас домой. Но она отогнала эту мысль.
«Далекая Яблоня-Мама, сделай так, чтобы он нашел ее, – продолжала повторять про себя Дора, – сделай так, чтобы долгий сон отпустил ее… Я не боюсь, но сделай так, чтобы Королева пробудилась, потому что очень скоро они будут здесь».
Дора встала между двумя зеркалами – одно было укреплено на входных дверях, а другое висело напротив, на стене. Бесконечный зеркальный лабиринт… Вроде бы все правильно. Ты что, боишься, Дора? Ну ты же не такая трусиха… Ты же вундеркинд, и память у тебя… феноменаль… Нет, послушай, Дора, память у тебя феноменальная, и ты больше никогда не будешь путать это слово, и ты вовсе не боишься… Хорошо?
Она еще раз провела руками по своему спортивному костюму из флиса и, кивнув, тихо произнесла:
– Хорошо…
Девочка поправила надетую на голову корону, ее корону, сделанную из резинового мяча, и вспомнила себя на приеме у зубного, стоматолога, как любит говорить папа. Стоматолог – это такое длинное запутанное слово, и пока его произносишь, успеваешь забыть, что речь идет о враче. Тогда главное было подготовиться и сказать себе: «Я не боюсь». И действительно, становилось не так страшно.
– Я не боюсь, – сказала девочка. Она встала спиной к входной двери и увидела свое многократно повторившееся изображение, уходящее в бесконечность. Там, с другой стороны этой зеркальной бесконечности, находилась добрая и могущественная Яблоня-Мама, и она всегда помогала Доре. Всегда, когда требовалась помощь. А разве сейчас не такой день?! Даже несмотря на то что он самый короткий в году.
А потом Дора услышала голос Олежи. Она тут же убедила себя, что этот голос вовсе не испуганный, а просто очень удивленный.
– Дора, молоко, – проговорил Олежа. – Оно скисает… Молоко скисает прямо на глазах.
Девочка обернулась, и Олежа вдруг увидел, что она совсем бледная. Большая полая тишина вытеснила из холла все звуки. Птза Доры расширились – эмалированная миска скисшего молока стояла на низком трехногом табурете. Девочка подняла голову, словно соглашаясь с тем, что увидела, и в этой мгновенной тишине, сотворившейся из чего-то липкого, как остывший кисель, повис ее голос. Очень негромкий. Но Олежа все же почувствовал прикосновение этого липкого холодного киселя к своей спине.
– Они за дверью, – прошептала Дора.
Снова вошла Блонди, выглядела она озадаченной.
– Знаешь, я уже несколько раз звонила в эту квартиру… Я не хотела тебя беспокоить, но там никто не отвечает.
Юлик посмотрел на Блонди и подумал, что ее пшеничные локоны иногда кажутся золотыми. В ту пору, когда он еще был скрипачом, Юлик мечтал дружить именно с такой девочкой – златовлаской. И он выдумал ее и даже дал ей имя. И перед сном он рассказывал себе истории про то, как играет ей на скрипке, и даже
