— Да.
— Я дал тебе возможность похитить эту молодую девушку.
— Я это признаю.
— И чтобы избавиться от поисков, чтобы иметь свободу действий, не заботясь о ней, чтобы заставить всех поверить в ее смерть, я отвез ее в Нидерланды к герцогу Кумберлендскому. Скажи мне: мог бы ты действовать искуснее?
— Придумано прекрасно, — ответил князь.
— Можешь ли ты думать, что я стал бы тебе вредить, если ты спас меня от верной смерти, когда вырвал меня из могилы, в которой я был погребен.
— Я знаю, что ты меня любишь, знаю, что ты могуществен и искусен, но даже самых могущественных и самых искусных может обмануть судьба.
— Без сомнения, и в таком случае умный человек должен предвидеть все.
— И ты все предвидел?
— Кажется, да. Главное для того, чтобы упрочить твое счастье, это — заставить Нисетту полюбить тебя и сделать так, чтобы ее брат и тот, кто должен был стать ее мужем, перестали думать о ней. Самое простое средство — чтобы ее считали умершей. Я не думаю, чтобы после замысловатой выдумки — фиакра, упавшего в Сену, — могло оставаться хоть малейшее сомнение. Как ты считаешь?
— Согласен.
— Если Жильбер и Ролан считают Нисетту мертвой — а они должны так считать — какая опасность может ей угрожать?
— Она в руках англичан, а если английская армия будет разбита?
— Этого не случится, потому что ты предупредил герцога.
— Но если?
— И тогда Нисетта все-таки не попадет в руки французов — клянусь тебе!
— Почему? Каким образом?
— Я приму меры предосторожности…
— Чтобы сохранить Нисетту пленницей?
— Да. Притом, она будет не одна.
— Как?
— Ты знаешь, что Сабина скоро присоединится к ней.
— Сабина, Сабина! Которую ты любишь, как я люблю Нисетту! Сабина, которую ты сначала хотел убить и в которую потом ты так страстно влюбился?
— Это фамильная любовь. Я любил ее мать, которая отвергла меня.
— Если похищение Сабины наконец удастся, возьмем Нисетту — если англичане не захотят возвратить ее нам, отнимем ее насильно — и уедем в Венгрию: мы будем там счастливы.
— Мы будем гораздо счастливее в Париже.
— В Париже! — с удивлением сказал князь. — Ты хочешь жить в Париже?
— А тебе разве там не нравится?
— Жить в Париже, когда нас будет преследовать вся эта ужасная шайка Рыцаря, из когтей которого мы спаслись неизвестно каким чудом…
— А мне известно.
— Может быть, ведь ты распоряжаешься, а я…
Человек, которого князь до сих пор не назвал по имени, вынул из кармана часы и, наклонившись вперед, пытался в ночной темноте определить время. И когда его собеседник хотел продолжить свою мысль, он резко перебил его:
— Садись в лодку, пора!
Князь сел в лодку и взялся за весла, а товарищ его сел за руль.
— Нам нужно переплыть Шельду? — спросил князь.
— Да. Греби сильнее.
— Скажешь мне потом, почему ты хочешь, чтобы мы жили в Париже?
— Скажу.
Лодка быстро скользила по глади реки. Было еще темно. Лодка подплыла точно к тому месту, где князь до переправы в лагерь англичан оставил мех, пойманный им в реке. Князь наклонился, чтобы отыскать мех, но не увидел ничего.
— Странно, — сказал он.
— Его уже здесь нет, — ответил его товарищ, улыбаясь.
Между Турне и Фонтенуа, расположенными на правом берегу Шельды, и Сизуаном, стоящим на левом ее берегу, по прямой линии расстояние небольшое, но в те времена дороги между ними не существовало. Еще и сейчас добраться в Сизуан из Турне можно только через Лилль и Орши. Сообщники дошли до Комфена — маленькой деревушки, находящейся близ Сизуана. Между этим городом и Комфеном есть прелестный ручеек с прозрачной, мелодично журчащей водой, который окаймлен двойным рядом ив, образующих аллеи справа и слева ручья. Ивы были великолепные, но между ними была одна просто необыкновенная — столетняя, со стволом по крайней мере метров пяти в обхвате. В двухстах шагах от ручейка, на левой оконечности луга, возвышался замок во фламандском стиле. Князь и его товарищ подошли к ручейку, остановились недалеко от старой ивы и внимательно осмотрелись вокруг. Убедившись, что за ними никто не подсматривает, они приблизились к дереву. Впрочем, темнота была такая, особенно в этом месте, что было практически невозможно различить что бы то ни было в трех шагах.
— Влезай! — сказал спутник князю.
Князь ухватился было за ветку дерева, но тут же обернулся.
— Каким именем называть тебя сегодня? — спросил он шепотом.
— Сомбой! — ответил тот.
Князь легко полез по толстому стволу, цепляясь за ветви. Добравшись до середины дерева, он наклонился, сунул руку под одну из нижних ветвей и поискал что-то ощупью. Вслед за этим часть ствола медленно отодвинулась — показалось глубокое отверстие. Внутри ствол был пустой, как это часто бывает в ивах, но снаружи это было совершенно незаметно. Князь сел на краю дупла, опустив ноги внутрь, потом скользнул вниз и исчез. Тот, кто велел называть себя Сомбоем, последовал за ним.
Тогда приподнявшийся кусок ствола медленно опустился, и тайного прохода как не бывало.
XX. СОМБОЙ
Ворота парка небольшого замка, крыша которого высилась над деревьями в конце луга, отворились, и на дорогу выехала карета, запряженная двумя сильными лошадьми, направляясь к первой станции по дороге от Сизуана в Сент-Аман.
— Мы приедем!
— Ты начинаешь верить? — спросил Сомбой, улыбаясь.
— Я верю всему, в чем уверяешь ты, потому что ты способен на все.
— Даже заставить тебя жить в Париже с Нисеттой, тогда как я буду с Сабиной?
— Этому труднее поверить, но…
— Дорогой Мурени, — перебил Сомбой, переменив тон и откинувшись в угол кареты, чтобы взглянуть прямо на князя, — дорогой Мурени, пора, кажется, поговорить серьезно. Нам предстоит большое дело, и остался целый час, чтобы принять окончательное решение. В разговоре между собой нам ни к чему пустые фразы, не правда ли? Мы знаем друг друга, и оба питаем к человеческому роду, к нашим ближним, как говорят философы, самое ничтожное уважение и самое глубокое равнодушие. Стало быть, мы можем говорить откровенно.
— Даже очень откровенно.
— Мурени, сколько лет продолжаются наши отношения?
— Кажется, более двадцати. 30 января 1725 года я имел счастье и радость доказать тебе мою
