— Государь! — завопил он. — Помилуйте меня!
— Помиловать! — повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази.
— Да, государь, помилуйте!
— Кого?
— Меня!
— Но что вы сделали, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом?
— Ах, государь! Если бы только это!
— Как — только это?..
— Государь! Речь идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось со мной!
— Встаньте, аббат!
Берни повиновался.
— Простите меня, ваше величество!
— Но что такое случилось?
— Ах, государь! Со мной случилось нечто ужасное. Моя жизнь в руках вашего величества!
— Еще раз объяснитесь, аббат, я слушаю.
— Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке…
— Чтобы не предаваться светской жизни, аббат?
— Да, государь; и для того, чтобы заняться приготовлением того вкусного блюда, которое я имел честь готовить с вашим величеством.
Людовик XV в Шуази и Трианоне часто имел привычку сам своими руками готовить кушанья.
— Я был погружен в гастрономические размышления, — продолжал аббат, — когда курьер принес мне письмо от моего дяди, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте. Дядя писал мне, что он едет в Париж и просил встретить его у Сен-Мартенской заставы. Хотя этот дядя, чрезвычайно богатый, никогда не был щедр к своему бедному племяннику, я счел долгом поехать к нему на встречу…
— Я с удовольствием вижу, что до сих пор в вашей истории нет ничего страшного, — сказал король.
— Увы, государь! Я еще не закончил.
— Продолжайте!
— Я поехал в Париж и остановился в гостинице, напротив заставы. Время проходит — дядя не приезжает. Наступила ночь, а его все нет. Я расспрашиваю в гостинице — никто не видал, чтобы в Париж въехал каноник в карете. Я подумал тогда, что дядю что-нибудь задержало в дороге, и что он приедет на другой день…
— Благоразумное рассуждение, — сказал Людовик XV, подставляя голову подошедшему парикмахеру.
На короле был большой пеньюар, весь обшитый кружевами. Парикмахер подал королю бумажный сверток, вроде маски, для предохранения от пудры.
— А что ваша дочь, Даже? — спросил Людовик XV.
— Ей лучше, гораздо лучше! — отвечал знаменитый парикмахер.
— Кене мне говорил. Скажите ей, что я принимаю в ной большое участие, Даже. Когда она будет в состоянии ездить в экипаже, пусть она съездит к королеве и к принцессам.
— Ах, государь! — сказал парикмахер с волнением. — Наверное, вашему величеству угодно, чтобы Сабина выздоровела еще скорее.
XIII. ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Людовик XV, предоставив себя стараниям знаменитого парикмахера, обратился к аббату де Берни:
— Продолжайте, аббат, я слушаю.
— Убежденный, что дядя мой, каноник, приедет в Париж на другой день, — продолжал аббат, — я решил возвратиться домой. Мой камердинер доложил мне, что какой-то человек уже два раза спрашивал меня, но назвать себя не захотел. Я тотчас подумал, что его прислал мой дядя. Но я ошибался. Этот человек появился опять, смиренно поклонился мне и объявил шепотом и с большими предосторожностями, что он желает говорить со мной наедине.
— Это очень интересно, — прошептал король.
— Я повел его в свою комнату. Как только мы остались одни, он вынул из кармана запечатанный конверт и подал его мне со словами: «От начальника полиции». Я имею честь близко знать мсье Фейдо де Морвиля, — продолжал аббат, — и очень его люблю; но какую бы привязанность мы ни чувствовали к начальнику полиции, страшно неприятно слышать его имя, произнесенное третьим лицом, в особенности, если говорящий такой зловещей наружности, — невольно бросает в дрожь, хотя нет причины бояться. Я взял письмо, распечатал его, прочел и вскрикнул от удивления.
— Что было в этом письме? — спросил король.
— Это было предложение сейчас же отправиться в особняк полиции по важному делу. Внизу меня ждала карета, и я поехал. Я нашел мсье Фейдо де Морвиля в самом веселом расположении духа. Он мне рассказал, что осуществил очень трудный и очень важный арест. Я посмотрел на него с удивлением, не понимая, зачем он прислал за мной. Он улыбнулся, угадав, что происходит во мне. «Вы мне нужны», — сказал он. «Для чего?» — поинтересовался я с некоторым беспокойством, потому что никогда не любил вмешиваться в таинственные приключения полиции, на что он отвечал, что это связано с тем арестом, о котором он мне говорил. Сказанное им вызвало во мне еще большее опасение, так как было непонятно, причем здесь я. В ответ на мой недоуменный вопрос я услышал: «Тот, кого я арестовал на Пантенской дороге при въезде в Париж, выдает себя за вашего родственника».
Я воскликнул: «За моего родственника?!» — «Да». — «За моего дядю?» — «Именно». — «И вы его арестовали?» — «Да». Я был в изумлении, близком к помешательству. «Вы арестовали моего дядю, аббата де Ронье, каноника и декана Брюссельского капитула в Брабанте!» — вскричал я. «По крайней мере, я арестовал того, кто носит этот титул и это имя», — отвечал начальник полиции. Так как я не понимал, зачем было нужно производить этот арест, мне объяснили, что этот человек украл и титул, и имя. «Мой дядя украл свой титул и свое имя?» — недоумевал я, и услышал: «Более того! Тот о ком я говорю, украл степень родства, о которой говорите вы». Я не выдержал и закричал: «Но о ком же вы говорите?» — «О том, кто убил аббата де Ронье и присвоил себе его имя и титул». Я был потрясен «Ах, Боже мой! — пролепетал я. — Мой дядя умер!»
— Законное волнение наследника! — заметил, улыбаясь, Ришелье.
Аббат продолжал:
— Фейдо де Морвиль спросил меня, когда я видел своего дядю в последний раз. «Более двадцати лет назад, когда я был еще ребенком», — ответил я. «Черт побери! И с тех пор вы его не видели?» Я сказал, что мы переписывались, но я его не видел с тех пор, как он уехал из Франции в Брюссель около двадцати лет тому назад. Так как я ответил на вопрос, помню ли я его лицо, отрицательно, Фейдо казался не очень довольным. «Вы не узнали бы вашего дядю?» — повторил он. «Нет, — ответил я, — черты его лица совершенно изгладились из моей памяти». В ответ начальник полиции выразил сожаление, что пригласил меня, так как я не могу оказать ему ожидаемой услуги. «Но мне хотелось бы, однако, получить объяснение, — обеспокоенно заметил я, — относительно того, что случилось с моим дядей», на что мне возразили, что этот человек не мой дядя, а на мои сомнения добавили, что мой дядя, настоящий аббат, был убит преступником, который взял его титул и его имя, для того чтобы укрыться в Париже от преследований полиции.
На мое замечание, что дядя мне писал о том, что приедет, мне было сказано, что я сам признаюсь, что не могу его узнать, и что таким образом хотели использовать меня, чтобы лучше обмануть полицию.
