удалось их разнять.
Пингвины разбрелись по судам. Они были смелыми ребятами: карабкались на палубы китобойцев, заглядывали в камбузы, заходили в каюты и даже в машинное отделение.
Приятных гостей моряки старались хорошо принять и угостить самым вкусным из того, что у них есть. А пингвинам нравились лишь китовая печенка да сырое рубленое мясо.
Поднимать куски, брошенные на палубу, они не умели: мешало солидное брюшко. Приходилось кормить гостей с рук или кидать угощение в воду. В черную полынью пингвины ныряли охотно. Под водой они проносились словно торпеды, на поверхности появлялись неожиданно, выскакивая на лед «солдатиком», и отряхивались.
Жители Антарктиды нам очень понравились. Мы возились с ними до тех пор, пока вожак не подал команду возвращаться на материк.
Пингвины построились в колонну и, смешно ковыляя, перепрыгивая через трещины во льду, скрылись в наступавших сумерках.
Продолжать охоту на китов уже было поздно. Мы с Хаугли решили заночевать в разводье.
Следующий день тоже был удачным: с утра мы набрели на финвалов, спокойно кормившихся в соседнем разводье.
Трефолев уже записал на свой счет добычу, пришла моя очередь стать к гарпунной пушке. Стрельба по ящику не вызывала особых волнений, а тут вдруг сразу забилось сердце, трудно стало дышать и в горле пересохло.
Сдерживая охотничье волнение, я стал подводить судно к китам. Финвалы уже были близко. Фонтаны взлетали вверх раньше, чем животные всплывали, лишь затем показывались их темные головы и широкие спины с желтовато-бурым отливом.
Проверив по секундомеру, сколько времени киты держаться на поверхности и под водой, я поднял левую руку и, сигналя на мостик, стал маневрировать. Рулевой и Черноскул хорошо понимали меня: они шли с нужной мне скоростью и быстро меняли направление.
На палубе все притихли в ожидании выстрела.
— Уже на убойной дистанции, — возбужденно шепнул Трефолев, пристроившийся ко мне помощником. — Можно брать на прицел.
Но я не спешил. Выждав, когда киты за-нырнут, крикнул Семячкину:
— Марсовый! Докладывайте направление… следите за всплытием.
— Есть, — ответил Семячкин. — Взяли направление вправо… вижу их тени. Идут медленно… взяли еще правей… по часовой стрелке. Стоп ход! Всплывают…
Я тоже заметил в прозрачной воде тень всплывшего кита, а спустя секунду увидел через прицельную планку метрах в пятидесяти вспученную воду, устремившуюся вверх острой струей.
Судно двигалось по инерции. Хотелось немедля нажать на спусковой крючок пушки, но я удерживад себя: «Не торопись, для вдоха кит обязательно должен высунуть голову из воды».
— Фу-ух! — послышался вздох. Показалась голова с широко раздутым дыхалом. «И теперь рано».
Втянув в себя воздух, финвал выгнул спину и, как бы перекатываясь, точно огромное маховое колесо, пошел на погружение… Появился спинной плавник… «Сейчас исчезнет… нажать крючок, затаив дыхание!» — приказал я себе.
Пушка дрогнула от выстрела. Линь, тонко свистнув, как молния сверкнул в воздухе. Оранжевый пороховой дым помешал мне разглядеть — достиг ли гарпун цели. В ушах звенело. Я даже не расслышал взрыва гранаты.
— Попал… Попал! — вдруг заорал из бочки Семячкин. И, видимо, боясь, что ошалевший от боли кит сейчас рванется и сильно дернет мачту, он прямо скатился по вантам вниз.
Кит, уходя на глубину, с большой силой потянул за собой линь. Бешено вращавшиеся амортизационные блоки визжали как поросята. Трушко, стоявший у лебедки, едва успевал стравливать канат.
Обеспокоенный боцман подбежал к промысловому трапу и крикнул «атросам:
— Срастить запасную бухту!
Линь внезапно ослаб. Чтобы опять не намотать канат на гребной винт, Трушко принялся торопливо, выбирать'его из воды…
Кит показался на поверхности, но был еще далеко. Выпустив высокий розовый фонтан, он вобрал воздух и потянул судно за собой.
— Ходко прет — видно, рана опять не смертельная, — определил Демчук.
Мы с Трефолевым стали заряжать пушку, а Черноскул, желая утомить раненого кита, дал ему потаскать за собой судно с застопоренной машиной.
Минут через двадцать гребной винт заработал. Черноскул передвинул ручку машинного телеграфа на «полный вперед».
Выбирая лебедкой линь, мы начали подтягиваться к киту. Животное то уходило под воду, то шло на поверхности, тяжело дыша, фонтаны стали невысокими и частыми, чувствовалось, что силы оставляют финвала.
Мы сперва подтянули его на триста метров, потом еще на полтораста. Когда до кита оставалось несколько метров, пушка звонко хлопнула…
Я хорошо видел зазмеившийся хамплинь и летящий гарпун, который весь ушел в спину животного.
От взрыва гранаты кит вздрогнул и, ударив хвостом, ушел под воду. Но на глубине он пробыл недолго и всплыл брюхом вверх.
Передав по радио на «Салют» радостную весть, мы вместе с Хаугли стали выбираться из разводья. «Джеффрис» тащил на буксире трех китов, а мы двух. Настроение было приподнятое. Еще бы, такая небывалая удача!
Вместе наши суда шли часов, десять, а когда запахло ворванью и показались дымы дрейфующих флотилий, мы пожелали друг другу «би хеппи» и разошлись.
С флагманом мы сблизились почти бесшумно, а хотелось из пушки палить, чтобы известить всю флотилию о нашем успехе.
Появление «Пингвина» сперва никого не удивило: подумаешь, чудо, бывало, что буксировщик приволакивал и по три кита. Его дело извозчичье. Вот для раздельщиков, отсыпавшихся весь день, наступило действительно горячее время.
«Кому же из норвежцев повезло? — недоумевали жители флагмана. — На поиск ходило семь китобойцев, но все бни вернулись, не сделав ни одного выстрела. Откуда у пингвиновцев взялись киты?»
На палубах флагмана стали скапливаться любопытные. Они не могли обойтись без острот.
— Где вы таких китов стянули? — спросил один из раздельщиков.
— Они дохлых нашли, — ответил другой.
— Это киты-самоубийцы, — добавил третий.
А мы гордо отмалчивались, так как договорились меж собой никому не разбалтывать подробностей охоты.
Редактор многотиражной газеты флотилии, заранее оповещенный капитан-директором, первым перебрался на «Пингвин». Ему хотелось дать пространную статью о том, как советские китобои овладевают мастерством гарпунеров, и подбить норвежцев на соревнование.
Но мы вели себя скромно.
— Долго преследовали, — говорил Трефо-лев, — потом настигли. Я прицелился под левый плавник… выстрелил, а затем — добил.
И, как редактор ни бился, пытаясь выжать из нас хоть что-нибудь романтическое, у него ничего не получилось. Мы были стойкими, не проболтались.
Если бы журналисту удалось разнюхать хотя бы о поступке Тоши Охапкина, он бы, конечно, расписал героизм камбузника. Но мы не рвались к славе. Ведь все происшедшее можно было истолковать по-разному.
